Как и всякий законопослушный гражданин, входящий во вместилище власти, он первым делом уставился на стол и, не обнаружив за ним человека в погонах, в первый момент решил, что дежурка вообще пуста.
В следующее мгновение он заметил здоровенного, как шкаф, рябого сержанта, который, сидя на корточках, возился в углу с каким-то продолговатым свертком, показавшимся Григорию похожим на небрежно упакованный в черную полиэтиленовую пленку ковер. Сверток был в трех местах перетянут бельевым шнуром, и сержант как раз затягивал последний узел, когда в дверях возник Бурлаков.
— Где ты шляешься? — недовольно спросил сержант, не поворачивая головы. — Помоги, а то он тяжеленный, как бегемот.
Григорий пожал плечами: почему бы и нет? Его явно приняли за кого-то другого, но помочь-то не трудно... Он поставил баулы на пол и шагнул к сержанту. Тот повернул к нему тяжелое, изрытое оспинами угловатое лицо и, как показалось Бурлакову, вздрогнул.
— Извиняюсь, — сказал Бурлаков. — У меня тут вышла маленькая неприятность...
— Это к лейтенанту, — буркнул сержант и встал.
— А где лейтенант? — спросил Григорий.
— Где-то на территории, — неопределенно ответил сержант, потихоньку начиная теснить непрошеного посетителя к выходу. — Подождите его за дверью.
— Да ты пойми, командир, — принялся как можно миролюбивее втолковывать ему Бурлаков, — не могу я ждать. У меня бумажник попятили, а там и деньги, и документы... Может, этот гад еще где-то здесь. А если даже и нет, то его вычислить — раз плюнуть. Он со мной рядом в самолете сидел, можно его паспортные данные уз...
— Ты что, придурок, не понял? — нависая над ним, очень неприветливо поинтересовался сержант Шестаков. Настроение у Шестакова было отвратительным, позади него, на самом видном месте, лежал завернутый в полиэтилен труп зфэсбэшника, а этот торгаш со своими баулами имел наглость качать права. — Если ты тупой, могу повторить: заявление у тебя примет лейтенант.., если примет. Его сейчас нет, подожди за дверью.
Теперь дошло?
Бурлаков удивленно поднял брови: сегодня ему определенно везло на людей, страдающих зубной болью.
— Спокойнее, дружище, — сказал он, аккуратно отводя в сторону толстый и твердый, как сучок, палец сержанта, которым тот тыкал его в грудь для пущей убедительности. — Я тебя отлично слышал и в первый раз, а вот ты, похоже, меня не понял. Меня обворовали в самолете, и я требую, чтобы ты вынул палец из задницы и приступил к выполнению своих прямых обязанностей. Ферштейн?
Он понимал, что таким путем вряд ли добьется своего, но этот долдон в пуговицах вызывал у него сильнейшее раздражение и явно давно нуждался в том, чтобы кто-нибудь поставил его на место. Было вполне очевидно, что никакого расследования не будет, а будет скандал с совершенно непредсказуемыми последствиями, но для человека, сотни раз рисковавшего жизнью, перспектива подраться с милиционером и провести пару дней в кутузке не казалась такой уж страшной.
— Ты кого за руки хватаешь? — с угрозой спросил сержант. — Ты кого учишь, урод? А ну, вали отсюда, пока я на тебя протокол не составил!
— Какой протокол? — изумился Бурлаков. — Ты же писать не умеешь, чучело" Как же ты без своего лейтенанта протокол составишь?
— Так, — сказал Шестаков. — Оскорбление должностного лица при исполнении им служебных обязанностей. Предъявите документы.
— Ты что, сержант, контуженный? Я же тебе полчаса толкую, что их украли!
— Значит, документов нет, — удовлетворенно кивнул сержант. — Вы задержаны для выяснения личности. Лицом к стене, руки за голову!
— Вот идиот, — сказал Бурлаков. — Думай, что говоришь. Сам себе могилу роешь.
Шестаков грязно выругался и схватился за дубинку, почти ничего не видя от ярости: сегодня на него свалилось слишком много событий, чтобы его слабые тормоза могли это выдержать. Совершенно утратив способность соображать, он взмахнул дубинкой, желая только одного: заставить этого наглеца заткнуться любой ценой. Заткнуться, убраться к чертовой матери со своими баулами и дать сержанту Шестакову возможность спокойно замести следы.
Бурлаков небрежным жестом перехватил дубинку и спросил, спокойно глядя в побагровевшее лицо сержанта:
— Ты хорошо подумал, приятель?
Шестаков рванул дубинку на себя, но Бурлаков держал ее крепко, и тогда сержант от всей души обрушил свой пудовый кулак на эту ненавистную физиономию. Случилась странная штука: кулак прошел через то место, где только что было лицо Бурлакова, не встретив никакого сопротивления, а в следующее мгновение пол и потолок резко поменялись местами, причем пол, как живой, прыгнул вдруг навстречу и больно ударил сержанта Шестакова по лицу. Перед глазами полыхнула ослепительно белая вспышка, и тут же родная резиновая дубинка с глухим стуком обрушилась на его ребра.