42 
– Мне тоже, – заметила я.
– У Дианы Сергеевны своеобразное чувство юмора, – пояснил Герман Осипович.
– Вы забыли упомянуть про мою железную логику, – напомнила я.
– Ах, да! Логика примечательная. Вы это непременно отметьте, Тарас Иванович, – с усмешкой сказал следователь.
Волхонский же словно не слышал. Продолжал с тем же воодушевлением:
– И вот я добился, чтобы меня сделали участником расследования. Чтобы предоставили материалы и впоследствии, когда дело будет закончено и суд вынесет приговор, из этого получился бы фильм. Где и сам я буду выступать в качестве свидетеля.
– Хотите стать киноактером? – спросила я, бросив на Тараса Ивановича критический взгляд. – А не поздно?
На мой взгляд, Волхонскому было никак не меньше тридцати пяти. В моем понимании возраст критический. Когда уже поздно что-либо менять, в том числе и профессию.
– Ну зачем вы так? – искренне огорчился Волхонский. Я вдруг поняла, чем мне так понравился его карий взгляд. И почему он меня согрел. Потому что он был добрым. В то время как у моего обожаемого шефа – ледяной. Эх, Дана, Дана, дуреха ты! Дуреха! И когда только ты выкинешь из рыжей головы романтические бредни?
– Извините, – сказала я. – Это все нервы.
– Понимаю. Я ведь присутствовал при обыске в вашей квартире.
– Я это заметила.
– Еще тогда меня кое-что поразило…
При этих словах Герман Осипович сморщился, словно от кислого. И махнул рукой: зачем, мол, все осложнять? Но Волхонского это не остановило. Его энтузиазм нисколько не иссяк. Напротив.
– Я ведь дал против вас показания. Диана…
– Просто Дана. Дана Кузнецова.
– Дана, я дал против вас показания. То есть тогда я не думал, что они будут против вас. Я просто сказал, что видел вас на лестничной клетке. Вы стояли у двери своей квартиры и искали в сумочке ключ.
– А какая была сумочка? – с надеждой спросила я.
– Знаете, смешная. Она была розового цвета. А лучше сказать, цвета фламинго.
– Это самый модный цвет нынешнего сезона, – уныло заметила я. Мне всегда хотелось быть модной, и я всерьез считала, что мне это удается. Оказывается, мои вещи кому-то кажутся смешными!
– Мало того, что она была цвета фламинго. На ней болтались цепочки, брелочки и прочие украшения. Мне даже показалось, стразы. У нас на лестничной клетке слабое освещение.
– Да, лампочку все время выкручивают, – согласилась я. – Приходится экономить на ваттах.
– А разве они не одинаково стоят? – удивился Герман Осипович. – Лампочка в шестьдесят ватт и, допустим, в сто?
– А разве одинаково? – в свою очередь удивилась я.
– Лампочки покупает моя жена, – виновато сказал Герман Осипович.
– Вот у нее и проконсультируйтесь. Прежде чем навешивать на меня очередной ярлык. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти.
– В данном случае цена лампочек не имеет значения, – мигом помирил нас Волхонский. Я уже поняла, что этот человек по натуре миротворец. И по призванию. Только меня он не мог примирить с окружающей действительностью, потому что сказал: – Я давно уже приметил у вас эту сумочку.
– И в самом деле, – уныло согласилась я. – Судя по описанию, сумочка моя.
– Вот я так и сказал: в одиннадцать часов вечера видел свою соседку. А потом меня пригласили понятым. Я внимательно вас слушал, Диа… Дана.
Невольно я залилась краской. Историю про Илону он тоже слышал! И что обо мне подумал? Почему-то мне стало не безразлично, что подумал обо мне Тарас Иванович Волхонский. Который продолжал свою пламенную речь:
– Я слушал вас, и все больше убеждался, что вы говорите правду. Вы же как ребенок, Дана! Вы не можете врать! Не умеете! Вы настолько же искренни, насколько естественны!
Честное слово! Я чуть не прослезилась! Еще немного, и он скажет, что я – совершенство! Но он сказал не это. Он сказал фразу, которая была гораздо лучше:
– Я не случайно добивался встречи с вами. Мне хотелось убедиться. И знаете, что я вам скажу, Герман Осипович?
– Ну? – без энтузиазма откликнулся следователь.
– Я вам скажу. Теперь я абсолютно уверен. Там, в одиннадцать вечера, у двери в квартиру Даны стояла другая женщина.
Часть вторая
От второго лица
Ты любила
Тарас – ты неудачник, ты был зачат неудачником, родился неудачником, неудачником прожил тридцать восемь лет своей жалкой жизни, неудачником же и умрешь. Это диагноз: хомо неудачникус. Без права обжалования. Тебе не повезло еще до рождения, когда студент архитектурного вуза, рафинированный интеллигент Ванечка Волхонский соблазнил выпускницу строительного ПТУ несовершеннолетнюю Катю Иванову. И в результате далеко не платонической любви к зданиям и сооружениям, которые один собирался проектировать, а другая внутренне отделывать, и был зачат неудачник, имя которому – ты!
42 
