48 
Смутить Олега Добровольского во все времена было делом немыслимым. К женщинам он относился как к домашним зверушкам, которых надо приручать лаской, а после держать в строгости. Поскольку Лизка Митрофанова была им еще не приручена, обращался он с ней соответственно – ласково и снисходительно, пропуская ее язвительные замечания мимо ушей и суля, как водится, золотые горы.
Лизка, между прочим, была дура, потому что не понимала одной простой вещи: хоть и не гора, но небольшой золотой пригорочек у Олега имелся, и ей, если была бы посговорчивее, от этого пригорочка вполне мог обломиться кусочек-другой. Она же, как все бабы, судила по одежке и потому упускала удачу, которая сама плыла ей, дуре набитой, в руки.
Вообще-то, недостатка в женской ласке Олег не испытывал и клеиться к Лизке Митрофановой продолжал исключительно от скуки да еще чтобы не потерять квалификацию. Оказываемое ею сопротивление – тоже обыденное, но от этого не менее упорное – было дополнительным стимулом для новых атак, потому что крепостей, сдавшихся без единого выстрела, на счету у Олега Добровольского было видимо-невидимо – не столько, разумеется, сколько выходило по его рассказам, но все-таки приличное количество. Словом, двигал им исключительно спортивный интерес, а вовсе не надежда обнаружить под одеждой у Лизки Митрофановой что-то новенькое, ранее никогда не виданное.
Расправив под ремнем складки форменной куртки и продолжая держать грудь выпяченной, а живот втянутым, Олег скользящими растянутыми шагами пересек торговый зал и остановился у кассы, положив локти на стойку и свесившись через нее так, чтобы хорошо видеть вырез Лизкиной блузки. Лизка на него даже не посмотрела – она пересчитывала выручку с таким видом, словно на свете никогда не существовало более важного дела, хоть выручки той было – кот наплакал. Магазин, в котором работал Олег, относился к разряду так называемых "бутиков", то есть специально оборудованных, дорого обставленных, прекрасно освещенных мест, где набитые деньгами лохи могли за совершенно немыслимую сумму приобрести то же самое дерьмо, которое простые смертные покупают на любом столичном рынке за копейки. В таких местах не бывает очередей и давки; здешний персонал напоминает рыбаков, сидящих на берегу мутной речки с удочками, рассчитанными, как минимум, на щуку, а то и на сома; мелкую рыбешку они выбрасывают, да она им и не попадается – крючок крупноват, наживка не та... Сомы клюют редко, но уж зато когда клюют, то добыча оправдывает все бессмысленно долгие часы ожидания.
– Лизок, а Лизок, – сладким голосом проговорил Добровольский, – какие у нас планы на вечер?
– Не знаю, какие у ВАС планы, – не поднимая глаз от денег, которые так и мелькали в ее ловких пальцах, ответила Лизка, – а НАШИ планы вас не касаются. И убери свои бесстыжие гляделки, а то, чего доброго, вывалятся. Выковыривай их потом из-за лифчика...
– А я в тебе помог, – сказал Олег. – С превеликим, блин, удовольствием. Ради такого дела можно даже зрением пожертвовать. На ощупь – оно, знаешь, вернее. Я бы даже сказал, приятнее.
– Это кому как, – отрезала Лизка.
Когда она умолкала, губы у нее продолжали беззвучно шевелиться, ведя счет деньгам. Лизка была опытной кассиршей и умела делать несколько дел сразу – например, считать деньги и отражать атаки Добровольского, не сбиваясь при этом со счета. Какое из этих двух занятий было для нее главным, а какое второстепенным, выполняемым механически, на автопилоте, Олег не знал. Скорее всего и то и другое Лизка делала автоматически, как и вообще все на свете, – мозгов у нее, по глубокому убеждению Олега, не было вовсе.
– А ты попробуй, – вкрадчиво предложил он. – Вдруг понравится?
– Бр-р-р, – продолжая считать свои чертовы деньги, передернула плечами Лизка. – Себя пощупай, если руки чешутся! Тебе, поди, не привыкать.
Напарник Добровольского Серега Дрынов, которого с самого детского садика никто не называл иначе как Дрыном, громко фыркнул, не отрываясь от внимательного изучения глянцевых картинок в каком-то женском журнале.
– А ты, Дрын, не фыркай, соплю потеряешь, – сказал ему уязвленный обидным Лизкиным намеком Добровольский.
Дрын отложил в сторонку журнал и с хрустом потянулся всем телом, откинувшись на мягкую спинку кушетки для посетителей. На ногах у него под форменными брюками виднелись дорогущие фирменные кроссовки фирмы "Рибок", точь-в-точь такие же, как те, в которых щеголял Добровольский. Это была причуда хозяина – заставить весь персонал магазина, включая охранников, рекламировать свой товар. Дескать, полюбуйтесь, уважаемые покупатели: наша обувь хороша не только для спорта или там прогулок, но и для всего на свете – например, за кассой сидеть или торчать столбом у входа в магазин... Как будто здешние покупатели знают, что это такое – день-деньской выбивать чеки или выкидывать за дверь пьянчугу, перепутавшего обувной бутик с очередной тошниловкой, где подают прокисшее пиво! Как будто у Олега Добровольского или вот Сереги Дрынова есть лишние бабки, чтобы оплачивать из собственного кармана хозяйские капризы!
48 
