Особенно,... 
77 
— Пошевели мозгами! Если это делают они, то можем и мы. Ты представляешь, какую пользу может принести ручной генерал ФСБ? Дагестанская мафия тебе будет пятки от восторга лизать!
— Он нам может принести еще и неприятности, — заметил Дацаев. — Но, в общем, в этой идее что-то есть.
— Слушай! — загорелся Тофик. — А что, если мы заодно и генерала прослушивать будем?
— Ну ты даешь! — восхитился Додик. — Вот это я понимаю — размах. Только генерал ФСБ — это тебе не мент. Ему так просто в ботинок “жучок” не затолкаешь.
— Но ведь ты у нас умный, — польстил приятелю Тофик. — Генерал нас еще раньше милиционеров на убийцу Вермеева выведет, да и мало ли что полезного мы сможем узнать? В наше время информация — это деньги. Иногда даже очень большие деньги.
— Ладно. Подумаю, что можно сделать, — вздохнул Додик.
* * *
Сейчас его звали Андрей Бочаров. До этого у него было еще несколько имен, но ему не нравилось их вспоминать. Каждое имя было связано с определенным периодом в его жизни. Тогда у него была вера в необходимость того, что он делал, освобождающая его от угрызений совести, а честолюбивое желание стать лучшим и продвинуться по служебной лестнице до самой вершины заставляло его работать по шестнадцать часов в сутки, не замечая бега времени и не чувствуя усталости. Так было до перестройки. Потом все изменилось.
"У меня не осталось ничего — ни иллюзий, ни честолюбия, ни даже имени, данного мне при рождении, — подумал Андрей. — Но, что еще хуже, — все то, к чему я стремился и ради чего вкалывал как проклятый всю свою жизнь, оказалось миражом в пустыне, к которому легковерный путник идет, растрачивая последние силы, но обнаруживает на месте утопающего в зелени города раскаленный зноем песок, запорашивающий глаза”.
В последние годы Андрей часто возвращался мыслями к этой теме. Вначале он чувствовал растерянность, боль и злость, отчаянную, как предсмертная агония. Он был типичным солдатом — человеком, которому нравится выполнять приказы, чувствуя себя частью отлаженного до совершенства механизма. Подчинение приказам и драконовская дисциплина, с помощью которой он превратил себя в “совершенную боевую машину”, избавляли его от необходимости размышлять о том, что хорошо и что плохо, что правильно и что не правильно. Правильно то, что говорят свыше. Все остальное — не правильно. Интересы государства превыше частных интересов. Кто не с нами — тот против нас. Вот и все. И никаких слюнявых интеллигентских рассуждений на философские темы. В этом он был не силен.
Кощунственная мысль о том, чтобы выйти из системы и наконец позаботиться о себе, назревала уже давно, но сломить психологические барьеры оказалось дьявольски трудно, гораздо труднее, чем Берлинскую стену.
В последнее время Андрей все чаще слушал Высоцкого, по несколько раз подряд прокручивая свою любимую песню “Охота на волков”:
—
— Волк не может нарушить традиций,
Почему же, вожак, дай ответ,
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем — через запрет ?
Волк не может, не должен иначе.
Видно, в детстве слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали — нельзя за флажки!
Я из повиновения вышел,
За флажки — жажда жизни сильней.
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил, изо всех сухожилий,
Но сегодня — не так, как вчера.
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!
Идет охота на волков, идет охота
На серых хищников, матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу, и пятна красные флажков,
—
— подпевал Бочаров, заводясь от страстного до надрывности хрипловатого голоса Высоцкого.
Чувства загоняемого в силки волка были ему слишком хорошо знакомы. Он не раз смотрел смерти в лицо, но он всегда побеждал. Чувство опасности пьянило его, как наркотик. Сталкиваясь с врагами, он никогда не ощущал страха — только дурманящее эйфорическое возбуждение, при котором обычные человеческие чувства, казалось, полностью отключались. На мгновения он становился равным богам. И вот сейчас ему, как загнанному волку из песни, предстояло победить самого серьезного противника, с которым он когда-либо встречался, — самого себя.
Бочаров “вышел за флажки”, убив Вермеева и перекачав на свой номерной счет принадлежащие издателю “Bay!” 900 тысяч долларов. Сделав это, он, к своему собственному удивлению, впервые в жизни почувствовал себя свободным человеком. Он больше не выполнял чужую волю. Он сам принимал решения. Теперь его судьба зависела только от него самого.
77 
