Особенно,... 
97 
Ее исступление было почти удовлетворено, когда рядом неожиданно прозвучал гневный возглас:
– Паула!
Фэри вздрогнула, обрывая музыку, увидела Кристофа и… густые потоки черноты, медленно льющейся по стенам с потолка. Казалось, само ночное небо лениво сползает на землю, пытаясь поглотить ее. Растекается по светлому полу чернильными лужами и оставляет жирные кляксы на белой рубашке некроманта.
– Я понимаю вашу ярость по отношению к Миклошу, – произнес колдун спокойнее. – Но не надо разрушать мой дом.
– Кристоф… простите, – пробормотала Паула, не понимая, как сумела устроить такое. – Я…
– Вы немного увлеклись, – он подошел к роялю и закрыл крышку. – И лучше вы остановитесь сейчас, прежде чем пробудите к жизни всех моих вилахов.
– Да. Конечно. Я не думала, что…
Но некромант, не слушая оправданий девушки, развернулся и вышел из зала, перешагивая через лужи, натекшие с потолка. Фэри осталась одна, подозревая, что ее пребывание в доме мастера Смерти завершено.
Глава 21
Сеть Аида
Главная прелесть прошлого в том, что оно – прошлое.[52]
9 января
Зимнее кладбище было тихим и умиротворяющим. Высокие неподвижные сосны и березы чернели на фоне густо-синего неба, словно нарисованные тушью. Луна светила сквозь изогнутые ветви, напоминая знаменитые японские рисунки на шелке. Голубоватый призрачный свет падал на землю, обтекая кресты и памятники. Рисуя на снегу длинные тени. Над землей висело облако силы, видеть которую могли лишь единицы, но люди, приходя сюда, ощущали ее как постоянный холод.
Кристоф медленно шел между заснеженных могил. Края его распахнутого плаща сбивали пушистые хлопья с верхушек сухих цветов, торчащих из неровных белых холмиков. Следом за ним молча плелся Босхет, получивший новое тело.
– Скажи, какого черта ты напал на тхорнисхов? – спросил колдун, не оборачиваясь.
Бетайлас громко засопел, потом пробормотал нехотя:
– Они меченые.
– Что значит «меченые»?
Дух-убийца вздохнул, пиная снежную кочку, попавшуюся под ноги:
– Вы не поймете, мэтр.
– А ты попробуй объяснить, – пока еще дружелюбно посоветовал некромант.
– От них идет зов смерти, которому я не могу противиться. Он действует на меня, как вид воробьев на кота. Инстинкт. Надо напасть. Они – дичь, я – охотник.
– Хм… – мастер Смерти сунул руки в карманы плаща, чувствуя, как кончики пальцев начинает покалывать от избытка силы, разлитой над могилами. – Раньше у тебя не возникало подобного желания.
– Времена меняются, – равнодушно отозвался Босхет.
«Еще одно звено в цепи странных событий последнего месяца», – кадаверциан остановился возле свежей, пока еще безымянной могилы. Остро и душисто пахло еловыми иглами и холодной землей. В пластиковой банке стекленели на морозе белые розы.
Никто из братьев и сестер Кристофа не чувствовал такого покоя на кладбище, как он. Никто настолько хорошо не ощущал прозрачных облаков неведомой силы, мелкими искорками струящейся по стволам деревьев.
«Мы стоим в самом начале жизни, – думал кадаверциан о своем клане, глядя на стынущие цветы. – И охраняем не смерть, не конец существования, а самое начало нового пути. Мертвое уходит в землю, освобождая место для новорожденного… не слишком оригинальная идея, которую большинство моих родственников считают абсурдной».
И опять, как всегда незваные, к нему пришли воспоминания о Флоре.
Вот кто был воплощением жизни. Яркой, страстной, прекрасной, жестокой, бесконечно желанной и никогда не думающей о конце.
Кадаверциан помнил жаркое прикосновение ее ладоней к своим плечам, бурный стук сердца и горячий насмешливый шепот, касающийся его лица:
- Смерть есть зло, самими это установлено богами.
- Умирали бы и боги, если б благом была смерть.
Кристоф улыбнулся, хотя на душе, по-прежнему, неподъемным валуном лежала горечь. Образ Флоры в окружении крестов и мраморных памятников казался таким же неуместным, как аромат цветущего луга посреди ледяной пустыни.
«Ты постоянно напоминаешь мне о том, что я не вечна. – Ее голос был холодным и равнодушным, но топазовые глаза горели страстью. – Поэтому, мой колдун, я не могу быть твоей до конца, до последней мысли. Ты повелеваешь смертью, ты сам – смерть, а я хочу думать только о жизни».
В итоге, он стал причиной ее гибели.
«Сколько бы я не обвинял асиман или Фелицию, вина остается на мне, – думал некромант, медленно шагая вперед, по узкой тропинке между оград. – Флора опасалась мира, которым я управляю. Тишина кладбища страшила ее больше, чем бурные магические всплески асиман, тхорнисхов или леарджини. А то, чего очень боишься, всегда кажется всесильным. Она считала меня всемогущим. И это ее погубило».
97 
