Сегодня ночью ему не давало уснуть острое предчувствие каких-то событий. Он пытался унять беспокойство музыкой. Когда зазвонил телефон, он сидел в темной гостиной и играл мелодию собственного сочинения.
Он взглянул на часы. С работы. О чем еще звонить в 1.34 ночи, как не об очередном убийстве? Телефон зазвонил еще раз, и он снял трубку.
— Да?
В самом начале своего сотрудничества они с Диди договорились: если их вызывают на место преступления, ей звонят первой. Дункан запросто мог спать под надрывающийся телефон. Диди жить не могла без кофе и от природы спала чутко.
Как он и думал, это была она.
— Ты спал? — раздался в трубке ее бодрый голос.
— Почти.
— На пианино играл?
— Я не умею играть на пианино.
— Верно. Ладно, бросай все, чем занимался. Нас вызывают.
— И кто кого отправил в морозильник?
— Ты не поверишь. Жди меня через десять минут.
— Где… — но договорить он не успел. Она повесила трубку.
Поднявшись наверх, он оделся и пристегнул кобуру. Через две минуты после звонка он уже сидел в машине.
Он жил в историческом центре города, всего в паре кварталов от полицейского участка. Построенный из красного кирпича, этот дом был известен в Саванне как «Казармы».
Узкие улицы с рядами деревьев в этот час были пустынны. По пути к Эберкорн-стрит, одной из самых оживленных улиц города, он пару раз проскочил на красный свет. Диди жила в переулке — в аккуратном домике с чистым двором, который она как раз пересекала, когда он выехал из-за поворота.
Она быстро села в машину и пристегнула ремень.
— Я вся вспотела, как задница. Подумать только, ночь на дворе, а я с ног до головы липкая и мокрая.
— Не одна ты бываешь ночью липкая и мокрая.
— Ты бы поменьше общался с Уорли. Он осклабился:
— Куда едем?
— Обратно на Эберкорн.
— Что у нас сегодня в меню?
— Смертельное огнестрельное ранение.
— Ночной магазин?
— Только спокойно. — Она глубоко вдохнула и выпалила: — Дом Като Лэрда.
Голова Дункана сама собой повернулась к Диди — и только потом он вспомнил про тормоза. Машина резко остановилась, их обоих бросило вперед, ремни безопасности натянулись.
— Это все, что мне известно, — сказала она в ответ на его недоверчивый взгляд. — Клянусь. В доме Лэрда кого-то застрелили.
— Они сообщили…
— Нет. Я не знаю, кого.
Он посмотрел вперед, сквозь ветровое стекло, потер лицо руками, снял ногу с тормоза и решительно надавил на газ. Они помчались вдоль пустых улиц, только шины визжали на поворотах, и пахло горелой резиной.
После торжественного ужина прошло две недели; временами, когда выдавалась спокойная минутка (а иногда и прямо посреди суматохи), ему вспоминалась встреча с Элизой Лэрд. Вспоминалась кратко — ведь она и была короткой; опьяняюще — ведь он тогда был навеселе; ярко — ее лицо, запах духов, то, как шевельнулось ее горло, когда он брякнул свою фразу. Идиот. Она просто красивая женщина, которая ничем не заслужила подобного оскорбления. Представить ее мертвой… Он откашлялся.
— Я не знаю дороги.
— Ардсли-парк, Вашингтон-стрит, — прочитала Диди адрес. — Фешенебельное местечко.
Он кивнул.
— Дункан, с тобой все в порядке?
— А почему нет?
— Ну, тебе это не кажется забавным?
— Забавным?
— Да брось, — одернула она. — Ты не самый большой поклонник судьи.
— Но это не значит, что я желаю ему смерти.
— Знаю. Просто спросила. Он мрачно взглянул на нее:
— Спросила о чем?
— Вот видишь. Я про это и говорю. Стоит упомянуть его имя, и ты сразу заводишься. Он тебя задел за живое.
— Нечего было отпускать Савича, а меня сажать в тюрьму.
— И с его женой ты себя вел как последняя задница, — сказала она, передразнивая его тон. — Мне до сих пор не сказал, о чем вы беседовали. Небось гадостей ей наговорил?
— С чего ты взяла, что я наговорил ей гадостей?
— Иначе ты бы не играл в молчанку.
Он на слишком большой скорости завернул за угол и проехал «кирпич».
— Слушай, Дункан, если ты не сможешь вести это расследование как любое другое, я должна об этом знать.
— Это и есть любое другое расследование.
Но когда на Вашингтон-стрит они увидели «Скорую помощь», у него пересохло во рту. Улицу разделяли разлапистые дубы и кусты камелий и азалий. По обеим сторонам высились роскошные особняки, выстроенные много десятилетий назад на деньги, составлявшие потомственное богатство.