254 
— Чтобы губернатором в Тобольск назначили Орловского, а то Станкевич зубы мне кажет. И еще пять тысчонок прошу.
Орловский был его креатурой, отчего замысел Хвостова начал потрескивать, но министр уповал на Алексина с Мартемьяном, а просимые Распутиным пять тысяч рублей тут же выдал.
— Это все? Если не все, то клянчай сразу.
Гришка подумал, что бы еще выцыганить с министра?
— Я тут буфетчику на пароходе морду набил, а он, дурак, взял да обиделся и на меня в суд подал. Суд был. Он просил пять тыщ, а суд закобенился и оценил его морду в три тысчонки… Ну?
Хвостов, не прекословя, выплатил ему еще три тысячи рублей и заметил, как широко раздулись от денег карманы штанов Распутина.
— Итак, договорились? Поедешь и помолишься.
— Ясно. Поеду и… помолюсь.
Но вскоре сообщил, что ему лень ехать, и Хвостов остался у разбитого корыта. По сути дела, министр страшно проиграл — из Тобольска смещен губернатор Станкевич, враг Распутина, а на его место посажен Орловский, друг Распутина; Гришка просто так, за здорово живешь, хапнул из рептильного фонда восемь тысяч рублей. Но теперь, без опоры на Алексина, надо бояться и игумена Мартемьяна, который в любую минуту мог открыть Распутину планы Хвостова… Министр позвонил в Синод — обер-прокурору Волжину:
— Александр Николаич, мне очень нужно, чтобы игумен Мартемьян был с повышением переведен из Тюмени в другую европейскую епархию… Можете сделать это? Лично для меня. Прошу!
Волжин так удивился, что дал Мартемьяну архимандритство в Тверской епархии, и Хвостов еще раз подумал, что Гришка выиграл.
— А я проиграл! До чего же, кажется, легко угробить человека. А вот попробуй сковырни в могилу Гришку… черта с два! Поразмыслив, он повидался с Белецким.
— Соберите мне досье на маклера и шулера Аарона Симановича, который не вылезает из квартиры Распутина.
— Слушаюсь. А… зачем он вам?
— Хочется знать, отчего нет такого уголовного дела, которое не могло бы решиться не в пользу Симановича Отчего этот жид столь велик? Почему он вхож к министрам… знаете?
— Не знаю, — тихо сознался Белецкий.
— А ведется ли наблюдение за домом на Бассейной, где проживает эта дрыгалка из оперетты — ЛермаОрлова?
— Да.
— Что наблюдение дало?
— Штюрмер и Питирим… Питирим и Распутин…
— Понял. Можете не продолжать. Работайте! Потом он залучил к себе генерала Комиссарова, аккуратной грудой сложил перед ним на столе сто тысяч рублей… Красиво!
— Это вам, — деньги он придвинул к жандарму.
— За что? — естественно, полюбопытствовал тот.
— Вам придется пожить в Европе… эмигрантом.
— Простите, не понимаю.
— Я тоже многого не понимаю в этой собачьей жизни, — вдался в лирику Хвостов. — Убейте мне Распутина, а потом удирайте.
— Но я ведь не наемный убийца, — фыркнул генерал.
— Здесь ровно сто тысяч. Проверьте.
— И проверять не стану. Зачем мне это?
— Вам, конечно, не нужно. Но это нужно мне.
— Так заколите борова сами.
— Не умею. Еще никого не резал.
— А я вам что? Профессиональный разбойник?
— Ну, все-таки… генерал жандармский. Крови не боитесь. Я вас очень прошу, голубчик! Поверьте, пройдет месячишко, и я сделаю все, чтобы вызволить вас из-за границы обратно домой. Комиссаров резко отказался.
Хвостов спрятал деньги.
— Понимаете, — сказал он, — я бы, конечно, поднатужась, и сам пришил Гришку в темном переулке, но… как-никак, я министр внутренних дел. Ежели попадусь по «мокрому» делу, что тогда станут писать в газетах Европы?
— А надо уметь не попадаться.
— Оно и так, — вздохнул Хвостов, — но сейчас я боюсь рисковать, ибо затеваю большое дело: выборы в 5-ю Государственную Думу… Сейчас, как никогда, мне надобно иметь чистые руки!
Комиссаров тут же попросил отставки:
— Потому что я вижу — ваша возня с Гришкой добром не кончится, а я человек семейный, мне о детях подумать надо. Хвостов отставки ему не дал:
— С кем же я останусь? С одним Степаном?..
Комиссаров понял, что надо уносить ноги, пока не отрезали голову. А потому он добыл отставку сам. Подвыпив, нагрянул к Распутину, когда там сидели Вырубова и прочие паскудницы; генерал обложил их всех одним словом, которое издревле пишется на кривых заборах, и стал поджидать реакции Царского Села… Его взяли за шкирку и вышвырнули в РостовнаДону — до свиданья!
* * *
Хвостов знал, что по «общественному сознанию надо бить не дубьем, а рублем…». Он так и заявил царице — откровенно:
254 
