257 
— У вас есть и шампиньоны? — удивилась она.
— Какой вам угодно к ним соус?
— Нет, шампиньонов не нужно. Я хочу что-либо сугубо русское. Блины с икрой и творожники. А стерлядка у вас свежая?
— Еще вчера она резвилась в низовьях Волги.
— Быть того не может! Как же при строгих графиках движения воинских эшелонов вы успеваете доставлять свежую стерлядь?
— Это секрет фирмы нашей славной гостиницы.
— Тогда… уху. Расстегаи с рябчиком. А в Берлине газеты пишут, будто по улицам СанктПетербурга бродят толпы голодных зачумленных людей с флагами, на которых написано: «Хлеба!»
— Это нас не касается, — отвечал француз…
Он ушел, обещая вскоре вернуться с обедом. Васильчикова снова подошла к окну, разглядывая прохожих, вереницу лакированных колясок и автомобилей, катившихся, как и прежде, между сугробами… Послышался стук в дверь.
«Прошу», — отозвалась фрейлина. В номер вошли господа — непонятные, один из них сказал:
— Я министр внутренних дел Хвостов, а это мой товарищ Белецкий, мы прибыли, княжна, дабы исполнить одну неприятную для вас процедуру.
Позвольте провести у вас обыск…
Белецкого он взял с собою по особому настоянию царя, и, зорко надзирая за агентами, потрошившими вещи княжны, Хвостов при этом мило беседовал с «нашей Машей», ловко строя вопросы:
— Ну, как вам понравилось в русской столице? Васильчикова охотно с ним разговаривала:
— Меня больше всего поразило, что в трамваях появились кондукторыженщины. Наконец, это новейшее выражение — дворничиха! Мне было так смешно увидеть бабу с бляхою дворника.
— А в Германии, я слышал, женщин привлекают даже к службе почтальонами и полицейскими… Наверное, сплетни?
— Нет, это похоже на правду.
— Говорят, вам дозволили из Берлина посетить гигантские лагеря для русских военнопленных… Не расскажете?
— Очень впечатлительная сцена! Наши пленные имели счастливый и сытый вид, все хорошо одеты, они просили меня передать самый горячий привет своему государю императору.
— А больше они вас ничего не просили передать?
— Нннет… нничего.
— А я слышал, что до них не доходят посылки Красного Креста; до англичан и французов доходят, а когда посылки идут из России, немцы тут же драконят их и сразу пожирают…
Васильчиковой пришлось сознаться, что немцы любезно провели ее на склад Красного Креста, до потолка заваленный посылками для пленных англичан и французов, а русские посылочки едва-едва занимали одну полочку. Фрейлина объяснила это тем, что по дороге из России продукты портятся, и немцы (удивительно гигиеничная нация!) подвергают их массовому уничтожению в крематориях.
— Ясно, — сказал Хвостов. — Мы, русские, до такой чистоплотности, конечно, еще не доросли и дорастем не скоро.
— Мне не понять вашей иронии, если это ирония.
— Какая уж тут ирония! — Хвостов спросил ее в упор, словно выстрелил в женщину:
— Когда вы видели кайзера Вильгельма? Васильчикова даже отшатнулась.
— Бог с вами! В чем вы меня подозреваете?
— В измене Отечеству.
— Мне вчера сам государь целовал руку…
— А позавчера руку вам целовал сам кайзер?
Белецкий шлепнул перед ним пачку пакетов. Ого! Письма самого германского императора, письмо к царю ФранцаИосифа, наконец, семейная переписка Эрни Гессенского со своей родной сестрой — русской царицей. Дверь открылась — вошел лакей с подносами.
— Обед, — сказал он. — Куда прикажете поставить?
— Вы обедайте, — посоветовал Хвостов женщине, — а вечером кормить вас ужином буду уже я…
— Что это значит, сударь?
— Как это ни прискорбно, вы арестованы.
— Я не буду обедать, — распорядилась Васильчикова.
— Унеси, братец, — сказал Белецкий лакею.
Хвостов подал княжне пышную шубу, из карманов которой уже было извлечено все, вплоть до носового платка, чтобы подвергнуть химической обработке — на случай шифрописи. Министр с ретивой живостью сам же и ухаживал за арестованной.
— Ваши перчатки. Прошу. Муфта. Сегодня холодно. В автомобиле Васильчикова ему призналась:
— Я вам скажу честно: да, я видела кайзера, я имела беседу и с ФранцемИосифом… Там рассчитывали, что вас обрадует предложение мира. И, конечно, я могла думать что угодно, но только не то, что буду арестована в русской столице.
— Как жизнь в Германии?
— Германия стонет.
— А что наши пленные?
— Они говорят, что верховное командование погубило их, царь послал на убой, а цели войны для них неясны…
257 
