260 
* * *
«Навьи чары» мадам Сухомлиновой уже ни на кого не действовали в той мере, в какой они были испепеляющи в ту пору, когда она звалась штучкой или госпожой министершей. Что делать? Так всегда: пока мы счастливы и богаты, не знаешь, куда гостей рассадить, а стоит хрустнуть судьбе — калачом не заманишь. Екатерина Викторовна стойко и мужественно трудилась на санитарном складе, который оборудовала в своей квартире. Ее по-прежнему окружали дамыдобровольцы, и эксминистерше не раз приходилось платить фоторепортерам, чтобы снимками в газетах напомнить русскому читателю о своем бодром существовании… Да! Пусть знают все — девиз ее жизни прежний: «Все для фронта, все для победы!» Эти снимки поучительны для истории: в обществе петербургских дам, занятых работой, Екатерина Викторовна (скромная белая блузочка, длинная черная юбка) всегда занимает центральное место, вроде генерала в штабе… Иногда в мастерскую по обслуживанию госпиталей бинтами и ватой спускался в короткой тужурке сильно поблекший муженек, надтреснуто провозглашая:
— Побольше допинга, мои дамы! Вижу, что работа у вас кипит и… до победы недалеко. Катенька, — обращался он к жене уже на пониженных тонах, — а когда же мы будем обедать?
— Ты же сам видишь — у меня нет свободной минуты…
А комиссия по расследованию преступной халатности Сухомлинова работала, росли горы бухгалтерских отчетов и доносов. Показания против Сухомлинова (самые оскорбительные для него) дала Червинская, знавшая всю подноготную министра как родственница его жены. Беспощадно топил бывшего министра и Побирушка…
Сухомлинов как-то сказал супруге:
— Вот, Катенька, учись видеть жизнь без розовых очков. Господин Манташев
— друг нашей семьи, а… где он теперь?
Екатерина Викторовна промолчала; за последнее время молодая женщина раздалась вширь, узкая юбка мешала при ходьбе, прошлогодние блузки стали уже тесны для располневшей груди.
— Скажи, — резко спросила она, — ты как рыцарь способен сделать что-либо, чтобы мое имя не трепали рядом с твоим?
— Мне это больно, поверь. Но мы, Катенька, сами и виноваты, что все эти годы вокруг нас кружилась разная мошкара…
Следствие подходило к концу, и Сухомлинову становилось страшно при мысли, что его могут лишить права ношения мундира.
— Столько лет служил… Неужто все прахом?
— Но ведь от того, что ты плачешь, ничто не исправится, — внушала жена. — Надобно изыскивать способы.
— Какие?
— Ах, боже мой! Сними трубку телефона и скажи: «Григорий Ефимыч, здравствуйте, это я — генерал от кавалерии Сухомлинов!»
— Нет, нет, нет, — торопливо отказался старик. — За все время службы я всячески избегал общения с этой мразью.
— Неужели Побирушка или Червинская не мразь? Однако ты сидел с ними за одним столом. А чем Распутин хуже их?
— Я не могу, — покраснев, отвечал муж.
— Не можешь? Ну, так я смогу…
Твердым голосом она назвала барышне номер распутинского телефона — 646-46 (видно, узнала его заранее). На другом конце провода трубку снял сам Распутин.
— Ну? — спросил сонным голосом. — Чево надо-то?
— Григорий Ефимович, здравствуйте, — сказала Екатерина Викторовна, — это я, госпожа Сухомлинова… министерша. Распутин долго-долго молчал, ошарашенный.
— Вот вить как бывает! Ране-то, покеда муженек твой в министерах бегал, ты от меня нос воротила на сторону. Конечно, я тебе не дурак Манташев, тряпок не стал бы тебе покупать. Гордые вы! Видать, приспичило, язва, что до меня звонишься?
В гостиную от телефона она вернулась плачущей.
— Катенька, он тебя оскорбил, этот изверг?
— Хуже — он повесил трубку…
Сухомлинов искренно страдал, качаясь, над столом.
— Какой позор… до чего я дожил!
Но это еще не позор. Весь позор впереди. Под лампою абажура жирно лоснилась его гладкая большая голова.
5. МОИ ЛЮБИМЫЕ ДОХЛЫЕ КОШКИ
Распутин, скучая, завел граммофон и, поставив на круг пластинку с бразильским танго, задумчиво расчесывал бороду. Под жгучие всплески нездешней музыки отворилась дверь в его спальню — на пороге стояла… мадам Сухомлинова. Я бы ее сейчас не узнал. Она была в блеске красоты и женского здоровья. Оделась с вызывающим шиком. Напялила все лучшее, что нашла в гардеробе. Подвела брови… Распутин в полной мере оценил ее женскую храбрость.
— Чего ты хочешь? — спросил без приветствия.
— Избавьте мужа… от позора.
260 
