– Подавай, подавай! – злорадно посоветовал хан: милиционер исподлобья глянул на Пацевича и, тихо ругаясь по-грузински, забрал свою жалобу обратно…
А дальше началось уже новое представление: Адам Платонович Пацевич наехал на старого гренадера Василия Хренова, который с полной ответственностью за свои благие намерения выпятился на первый план бородой и крестами.
– А ты, дед, с какого кладбища? – накинулся на него полковник. – Почему босой? Откуда кресты?
Дед – все бы ничего, но очень уж любил о себе поговорить; это-то его и погубило. Он начал обстоятельно: со службы при Ермолове («Таких-то начальников, – добавил он, – теперича нету») и доходил уже в своем рассказе до сапог, которые он еще не получил, а почему не получил – это он сейчас расскажет…
Тут-то его и остановили.
– А ну, – крикнул Пацевич, – вон отсюда, бродяга!
Дед покачнулся, но из строя не вышел. Хвощинский, нагнувшись к полковнику, почти выпадая из седла, что-то стал горячо толковать.
Пацевич выслушал и махнул рукой:
– Нет, не убедите… А ну, старик, пошел вон отсюда!..
За свой долгий век перевидал дед всякого. И дурное видел, и хорошего довелось посмотреть. Начальство – ладно, куда ни шло, дед устава не любил смолоду, его секли за него. Но… вот – мать-Россия, пусть даже смутная, далекая, ласковая, как память о детстве, – это он знал твердо, сердцем, и винтовка лежала на его плече как влитая.
– Никак нет, – отрезал он. – Не могим выйти. Я есть солдат. Кавалер. Мне без этого нельзя… Присяга!
Кончилось все это тем, что Пацевич приказал двум солдатам вынести Хренова из строя. И дед, загребая черными пятками бурую баязетскую пыль, поволочился куда-то между двух солдатских локтей.
Обойдя весь строй, Пацевич велел офицерам гарнизона подойти к нему и объявил в сердцах:
– За исключением казачьих сотен все остальное плохо! Очень плохо. И все оттого, господа, что вы не озаботились заранее ознакомиться с зелененькой книжечкой генерала Безака.
Когда же смотр закончился, Карабанов сказал:
– А жаль, что не взорвалась та бомба!
– Какая?
– Да та самая, которую Ватнин сунул в телегу мерзавцу из ставки. Ведь наверняка генералы в Тифлисе больше поверили ему, нежели Хвощинскому. А нам вот и прислали… книжечку!
Но было уже поздно. Пацевич, как своенравная и грозная река, вошел в свое русло…
11
Завтра надо уходить…
Целый день провел в кузнице, где ковали лошадей, велел точить шашки, закупить овса, проверить как следует упряжь, разобрать патроны по калибрам и ненужные выбросить.
Вечером пришел с рапортом урядник:
– Все благополучно, ваше благородие. Лошади здоровы.
– А люди?
– И люди тоже…
– Послушай, балбес: сколько раз мне долбить по твоей башке, что сначала о людях, потом о лошадях!
Урядник заметно обиделся:
– Ваше благородие, пошто серчаете на меня? Я службу вот этим местом знаю…
– Задницей ты ее знаешь! – обозлился Андрей.
– И задницей тоже, – упрямо защищался урядник. – Я уже не одно седло ею протер… Потому, ежели казак захворает, – в лазарет отошлем. А за лошадь-то деньги плачены, да и начальство, случись с нею што-либо, мне же и «распеканки» нальет!
– Ладно, проваливай отсюда…
Пройдя на конюшню, где поселилась теперь его сотня, Карабанов застал казаков за странным занятием. Раздетые догола, поблескивая спинами, они с пыхтеньем натирали друг друга коровьим маслом. В котелках, висящих над огнем, кипела какая-то вонючая бурда.
– Что это? – спросил Андрей.
– Махорку варим, – пояснил конопатый Егорыч. – Скидывайте одежонку, ваше благородие. Мазать будем. Это не больно. Зато клещ не кусит. Много народу от него в тифе слегло. Эдак верст с двести пробежать отсюда, так целые деревни пустые стоят – от клеща бежали…
Карабанов и не знал, что в горной пустыне, на персидской границе, можно схватить тиф, но он поверил опыту казаков и покорно разделся. Его, как своего, не пожалели; растерли так, что он горел весь и несло от него за версту табачным духом.
– Это ничего, – утешил Егорыч, – зато теперь ни баба, ни клещ за ваше благородие не кусит…
«Боже мой, – думал Карабанов, – как хорошо, что Аглаи нет рядом: ведь это ужас!.. А что сказали бы в полку его величества, там, в Петергофе? Ну, – рассмеялся он, – туда-то я бы сунулся нарочно, назло всем: вот он я – нюхайте, черт бы вас побрал, чем турецкая война пахнет!..»
Когда поручик проходил мимо коновязи, лошади подозрительно раздували ноздри. Андрей заметил, что Дениска Ожогин при его появлении пытается вильнуть в сторону, и он поймал его за ухо: