125 
– На вас заглядывается, – добавил Борис.
– Она совсем девочка.
– Почему? Лет шестнадцать. Вполне годится. Потом они выходят замуж и превращаются в рабочих лошадей. Присмотритесь.
– Растление малолетних, – засмеялся Саша, – с меня достаточно пятьдесят восьмой статьи.
У дома на завалинке сидела та самая девчонка, небольшая, стройная, крепконогая, с точеным, хорошо очерченным личиком, крутым лбом, полными губами. В чуть выдающихся вперед зубах был заметен отдаленный тунгусский, монгольский оскал. Глухо застегнута кофточка, длинная деревенская юбка закрывает до щиколотки босые ноги с твердыми грязными ступнями. Она жевала серу и смотрела на Сашу небольшими карими смеющимися глазами.
– Чего смеешься? – спросил Саша.
Она прыснула, закрыла рот рукой, вскочила, убежала, хлопнув калиткой. Но Саша видел, что она подглядывает за ним в щелку.
– Дикарка, но прелесть, статуэтка, – сказал Борис.
На ужин дали паренки – изрезанную пареную брюкву и бурдук – овсяный кисель. Опять все, в том числе хозяйка и ее сын, хлебали из общей миски. Старуха жаловалась: нет ни молока, ни мяса, даже рыбы – нет мужика в доме, некому рыбачить.
Во время ужина снова появилась соседская девчонка. Открыла дверь, увидела Сашу, опять прикрыла, затаилась в сенях.
– Чего прячешься, чувырла змеиная?! – крикнула старуха. Та продолжала тихо стоять в сенях. – Мешаная девка, – объяснила старуха. – Лукерьей звать. Лукешка, – опять крикнула она, – заходи в избу-то. Вот у городских еда нова.
Саша нарезал остатки колбасы для Карцева.
Лукешка вошла и стала в дверях.
– Капошная девка, – сказала старуха, имея в виду малый рост Лукешки, – по обоим родовым капошная, и отец, и мать… Где братанья?
– Лешак их знат, – ответила Лукешка, косясь на Сашу, – в лесу, однако.
– На корчевье, ломовщина, или пьянствуют, рюмочки-то, они заманчивые. Отец с нимя?
– С нимя… – Лукешка кивнула на Карцева: – Больной?
– Больной, – ответила старуха, – все бормотал. Кого он бормотал? Душа с телом расстается. Что стоишь? Садись, поговори, вон он какой баской, – и кивнула на Сашу.
Но Лукешка не садилась, стояла в дверях, жевала серу, косилась смеющимся взглядом на Сашу, босоногая, в кофте навыпуск и длинной юбке. Ее гибкое тело пахло водой, рекой, сеном. Она была в той короткой поре деревенской юности, когда девушка еще не изнурена работой, домом, детьми, ловкая, сильная, все знает, получила воспитание в общей избе, где спят вместе отец с матерью и братанья с женами, на грубой деревенской улице, откровенная, наивно-бесстыжая.
Саша протянул ей кусок колбасы:
– Попробуй.
Лукешка не двинулась с места.
– Бери, лешакова дочка, жабай! – сказала старуха.
Лукешка взяла колбасу.
– Ваши третьеводни на рыбалку ходили? – спросила старуха.
– Ходили.
– Много добыли?
– Два ведра добыли.
– Тебе сколько лет? – спросил Саша.
– Кого? – переспросила Лукешка.
– Годов тебе сколько?
– Кто его знат… Шестнадцать, однако…
– Кого кружаш, – возразила старуха, – нашему Ваньке пятнадцать и тебе пятнадцать.
Лукешка поскреблась плечом о косяк и ничего не ответила.
– Лукешка!!! – послышалось с улицы.
– Тебя ревут, – сказала старуха.
– Меня, – ответила Лукешка, не двигаясь с места.
– Лукешка!
– У, варнак! – выругалась Лукешка и вышла, хлопнув дверью.
– Справная девка, – сказала старуха Саше, – ты ей катетку подари, она и погуляет с тобой.
– Что значит катетка?
– Ну, платок по-вашему.
– Интересно, – усмехнулся Саша.
Карцев ночью стонал, задыхался, просил посадить его, сам уже сесть не мог.
Утром Саша и Борис отправились в больницу. К врачу тянулась длинная очередь. Люди сидели в коридоре и на крыльце. Соловейчик прошел прямо в кабинет. За ним Саша. Молодой врач выслушал Бориса и, узнав, что дело идет о ссыльном, велел принести предписание от райуполномоченного НКВД.
– Человек умирает, – грубо сказал Саша, – какое вам еще предписание?!
– Баранов знает какое, – ответил врач.
Баранов вышел к ним во двор, заспанный, нелюбезно спросил, в чем дело, недовольно нацарапал на бумажке: «Райврачу. Осмотрите больного адм. – ссыльного Карцева».
Они вернулись в больницу. Снова Борис прорвался без очереди и вручил бумажку. Врач сказал, что после приема зайдет.
Вечером он пришел, осмотрел Карцева, определил воспаление легких и отек легкого на фоне общей дистрофии. Нужна кислородная подушка, ее нет, нужна госпитализация, но больница на десять коек, а лежат двадцать человек. Выписал лекарство и велел поить на ночь горячим молоком. Но по сурово-замкнутому взгляду Саша понял, что для него Карцев уже мертв.
125 
