Особенно,... 
66 
– Не крути головой, шею свернешь, – произнесла мучительница и взяла лежащий на коленях кнут. – Итак, малыш готов признаться в своих прегрешениях?
На этот раз ее слова прозвучали как вопрос, правда, голос хозяйки положения был каким-то вальяжно-ленивым, как будто красавица засыпала. Зато удар кнута, кончик которого полоснул по правой щеке пленника и оставил на ней кровавый след, вялым назвать было нельзя. Лицо Семиуна исказила гримаса боли, он едва удержался, чтобы не закричать. Удивительно, что лекарь не чувствовал серьезных ран, а вот прикосновение кнута показалось ему весьма ощутимым. Об этом парадоксальном факте стоило подумать потом, если оно, конечно, наступит, это «потом». Сейчас же мысли Семиуна устремились в другом направлении, он искал выход из плачевной ситуации, в которую, сам не понимая как, умудрился угодить.
Из леса появился «монах», он выстрелил. На него вдруг откуда-то налетели всадники, завязался бой…и вот он закован в цепи в сыром и темном подвале. На распоротом брюхе мерно вздымается пахучая зеленая гадость, а писаная красавица с выставленными напоказ атрибутами своей красоты бьет его кнутом и задает идиотские вопросы.
– Готов ли, малыш, готов?! – голос мерзавки звучал все требовательней и требовательней.
За первым ударом последовал и второй, и третий, притом по все той же щеке. Внушительных размеров грудь мучительницы вздымалась все учащенней и учащенней, на безжизненном лице появилось выражение нарастающего наслаждения, а аппетитные коленки женщины вдруг напряглись и плотно сжались.
– Ну, давай, давай, подставь мне другую щеку, малыш! – почти выкрикнула вошедшая в раж дамочка с кнутом и ударила по голой груди юноши с такой силой, что в лицо не выдержавшего и закричавшего от адской боли Семиуна брызнули капли крови из широкой и глубокой раны над правым соском.
После крика жертвы красавица сразу успокоилась, на сочных губах заиграла довольная улыбка, а гнев был сменен на…на строгий, суровый тон:
– Говори, мерзавец, как вы умудрились заметить Вилара?! Кто твой дружок, кто?!
Вместо того чтобы и дальше истязать юное тело кнутом, женщина поднялась с места и, вальяжно пройдясь, раскачивая округлыми бедрами, опустилась перед Семиуном на колени. Она заглянула ему в глаза и зловеще ухмыльнулась:
– Отвечай, тебе же, малыш, лучше будет! Вот я отдеру сувилу, и в мир иной отойдешь быстро и безболезненно…– Изящная рука в черной кожаной перчатке нежно погладила юношу по залитой кровью щеке. – Ну, отвечай, дорогуша! Думаешь, мне приятно тебя истязать?! Ну да, приятно, – рассмеялась женщина ангельским голоском, а затем вдруг прильнула к щеке пленника благоухающими губами и одним резким движением языка слизала с нее кровь. – Мучить нашкодивших мальчонок – мое призвание, но что до тебя…мне бы хотелось заняться и кое-чем еще…Поторопись, сладенький мой, а то не успеем, времени-то уж очень мало!
Ласковый голос бесстыдной обольстительницы подавлял волю юноши, а ее шаловливые пальчики нежно теребили и поглаживали его соски. В такие моменты мужчина согласен сознаться во многом, даже в том, чего никогда не совершал. Семиун не был исключением, да вот только лекарь не знал, кто таков этот Вилар, и о шарлатане-напарнике, названном почему-то его дружком, не мог ничего рассказать, разве что тот два дня подряд расхаживал по дороге, сверкая голыми ягодицами, и за это время набил немало паскудных рож ханжей-моралистов.
– Он…он шарлатан…бродяжка, обычный мошенник…– закрыв глаза от наслаждения прикосновениями обольстительницы, пробормотал Семиун, но не договорил, а громко взвыл от пронзившей его боли.
Жестокая мучительница оказалась недовольна услышанным и с силой крутанула его нежную кожу, затем ее острые зубы вцепились в здоровую щеку и вырвали из нее кусок плоти.
– Не захотел по-хорошему! Дурачком прикидываешься?! – прошипела разозлившаяся красавица и, выплюнув изо рта откушенное, принялась стягивать с рук перчатки. – Ну что ж, приготовься! Кнут – это так, разминка была, сейчас ты узнаешь, что такое настоящее мучение! Ты мне все, все о бородатом гаде выложишь, не только расскажешь, балладу сложишь и споешь…на два голоса, а если прикажу, и на три!
Нелепые, грубые перчатки из черной кожи, совсем не подходящие к изысканному платью кровожадной обольстительницы, упали на пол. Глазам Семиуна предстало то, что он никак не ожидал увидеть. Парень закричал, но на этот раз не от боли, а от внезапно накинувшегося и парализовавшего его страха. До запястий руки женщины были обычными, если отвлечься от того, что красивыми, но вот дальше они, хоть и сохраняли форму человеческих кистей, но выглядели ужасно. Тонкая, белоснежная кожа резко переходила в прозрачную чешую, под которой не было ни костей, ни плоти, только бесцветная жидкость с плавающими в ней амебообразной субстанцией и мелкими пузырьками воздуха. Такого Семиун ни разу не видел, а те несчастные, перед которыми дама снимала перчатки ранее, уже не могли ничего никому рассказать.
66 
