Особенно,... 
115 
Джозеф мерил шагами ярды вкрадчивого багрянца и черноты, изогнутых фасадов шкафчиков с насупленной лакировкой, ряд платяных шкафов, подобный женщине в профиль, балдахины постели — возмутительной постели, на коей минуты назад они почти смогли свести на нет разверзавшуюся между ними пропасть. Она предпочла другой исход. Они были столь близки — и она уплыла прочь. Его пронзала боль. В этот злосчастный миг, перемешавший злость и похоть, когда страсть истребляла дисциплину, Констанс, к злосчастью, вернулась, застав Джозефа врасплох. На лице ее написалась ясная брезгливость, и он во мгновение ока стал мальчиком, коего гувернантка-мать карала в сравнимую минуту его открытия; он не вспоминал о том десятки лет.
— В аду, — говорила Ангелика ужасающе спокойно, заставив его стоять в той же постыдной позиции, в коей он был застигнут, — рукоблуды беспрестанно тонут в океане семени, семени бесов, черном и жирном, горячем, как смола, полном игл с острыми крючками. Рукоблуды захлебываются этой мерзостью, нескончаемо пылая неутолимой страстью и болью, ибо иглы входят именно сюда, — и она едва не дотронулась сверкающим жемчугом указующего ногтя до места, куда на веки вечные вопьются крючки.
XII
За завтраком говорила одна Ангелика:
— Папочка, а пингвины летальные? Значит, они цыплята?
В обычных условиях он призвал бы Нору отвести ребенка в детскую, и Констанс смотрела бы побито, однако сегодня он не желал оставаться наедине с безумной и обезумевающей женой. Его наместничество продолжало идти ко дну. Женщины не преминули вторгнуться в интимнейшие уголки его владений, умалив его до неловкого дитяти, в то время как ему полагалось быть хозяином. До отбытия он отмел затянувшееся смятение и попытался утешить взбалмошную супругу, взяв ее за руку, однако мышцы ее увяли от прикосновения. Он сказал ей, что бояться попросту нечего — ни за себя, ни за очевидно крепкое здоровье ребенка. Она кивнула, избегнув его взгляда.
— Не произноси имени Ангелики в этом месте, — неистовствовала Констанс накануне во время припадка в лаборатории. Крючок этого колкого замечания впился в сознание Джозефа, открыв незаживающую самообновляющуюся травму, и, как если бы стыд его прошлой ночью был раной, в кою могла просочиться бактерия, его заразили типично женские ужасы Констанс. Он с трудом управился с утренними обязанностями, ибо воспринимал их с ее нервической точки зрения. Наконец, рану покрыл гнев, этот защитный панцирь: Джозеф возмутился нескончаемым вторжением отсутствующей жены, атакой ее сознательной непонятливости и женских сантиментов, подкармливаемых романами и слабоумных, глупых. Джозеф разъярился настолько, что предметами, кои только вчера вдохновляли его на усердный труд, даря эстетическим наслаждением от опытов и численным удовлетворением от замеров, — горячечными реакциями, рефлексивными позами, географией распространения инфекции, отмечаемой на анатомических рисунках, — он занимался теперь, браня про себя упорствующую жену: «Это на благо человечества. Это поведает нам, как болезнь возникает от раны. Это для твоей же пользы». Лишь по истечении неосознанного и невозместимого времени Джозеф заметил свирепость и неточность, с коими трудился над животным.
Он вновь потерял всякую власть над собой, не заметив, когда именно сбился в расчетах; так было с журналом и во сне, так, по намекам Лема, Джозеф вел себя куда дольше много лет назад. Он спешно исправил ошибки. Разброд в доме станет преследовать его даже здесь, сметая все на своем пути, если только Джозеф не обретет контроль над ним раз и навсегда.
— Что же, теперь Гас пылает страстью к доктору Бартону, герою битвы при Госпитале. Он именует тебя доктором Бартоном, не внимая моим объяснениям касательно разницы. «Папочка, когда мы снова увидим доктора Бартона? На мои вопросы может ответить только военный». Чувствуешь себя, ей-богу, почти никчемным, — добавил Гарри, несообразно засмеявшись.
Несоразмерная гордыня, коя охватила Джозефа ввиду этого беззастенчивого и, не исключено, вымышленного комплимента, лишний раз доказывала, что он в самом деле вел почти безрадостное существование. Работа (до разрушительного визита Констанс), вечера, проводимые с Гарри, минуты в обществе Ангелики в последнее время — то были преходящие удовольствия, нечасто озарявшие жизнь, из коей исчезали и дружество и тепло. Джозеф вновь принял решение реформировать свой дом — и немедленно устыдился того, сколь много раз принимал это решение, ничего в итоге не разрешив.
115 
