376 
Маклаков сидел во втором дуговом ряду кресел, позади кадетских министров, и делал усилие не покривиться своим гладким, как бы вечно омытым лицом. На все эти праздные славословия 1-й Думе, в которой сам он не состоял и никогда её высоко не ставил,- он мог бы сейчас ответить ошеломительной речью, но – не пришло время, никто ещё тут не способен услышать бы её (да и сам в эти месяцы напряжённо обдумывая прошлое, ещё не всё вывел для себя). А кому-кому, но такому тонкому юристу, как Набоков, стыдно было эти славословия невыразительно повторять. Неврастеническая Дума, зависевшая от улицы, не могла создать в России правовой порядок. Считала себя воплощённой волей народа, а поддавалась маханию платков с набережной. Вела себя так, будто, приняв конституцию, она подчинилась насилию. Как будто же хотела опереться на право, а на самом деле попирала его, возглашала себя выше закона, властной делать всё, что хочет, по Кокошкину – „Дума не может явиться исполнительницей чьих-либо постановлений”. Но пока закон не изменён – надо ему подчиняться, иначе нет правового порядка, а только новое самодержавие. Легкомысленная, самонадеянная, пристрастная к громким фразам, шумная, эффектная и бесплодная, та 1-я Дума и не годилась для дела, на которое была призвана народным доверием. И ещё сегодня они этого все не понимают.
А Набоков:
Здесь мы встретили старую власть, оскалившую зубы…
и всё в этом духе. Но
вот старый строй свергнут, наступила счастливая заря, скоро Учредительное Собрание, и да здравствуют те, кто сквозь долгие годы пронесли священный огонь энтузиазма, как в древней Элладе факелоносцы на Прометеевом беге. Кажется, и сам устыдясь такой речи, Набоков закончил быстро.
Ну, а Винавер вряд ли о чём в мире может говорить, не расплываясь по священной памяти 1-й Думы. А здесь – и приглашают только о ней говорить. И Винавер отдаётся всем сердцем.
Как изгнанники на родную землю, мы возвращаемся сегодня на эту трибуну… Святость дорогих воспоминаний… 72 дня мы творили государственную работу в этих стенах и на всю нашу жизнь оставили воспоминания радости…
Думает Маклаков: государственная ваша работа была – с первого дня, раньше первого заседания, вместо сотрудничества с властью объявить ей войну. Вместо того, чтоб умерить безрассудное революционное нетерпение общества, вы сами его подстрекали. Вы не могли понять, что конституция требует других свойств, нежели борьба насмерть. Ни о какой постепенности реформ вы не хотели и слышать. Законодательной инициативой пользоваться не умели, не хотели, превратили государственное учреждение в безответственный митинг.
Все наши помыслы были отмечены тем, чтобы создать средоточие, куда могли бы тянуться все народные надежды… Увы, слишком мало было гнева, и слишком много надежд.
(Ещё нельзя сказать вслух, а уже теперь это видно: ваша гордая Дума-неудачница оказалась только помехой конституционному порядку в России. И акт роспуска вашей Думы вполне соответствовал прерогативам монархии, да историческая власть не имела права капитулировать перед такой неразумной улицей. Реакционные силы, распустившие 1-ю Думу, оказали только услугу правовому строю в России…)
А вот признаёт Винавер и заслуги 4-й Думы в день 27 февраля, как она решила не расходиться и
в лице её вождя, председателя, имела мужество взять в свои руки революционную исполнительную власть. (Рукоплескания центра, „браво” и молчание хор.)
И первое слово 1-й Думы было – политическая амнистия, и вот первый акт народной власти – амнистия! (Бурные рукоплескания, голоса: „Керенский!”) И мечтала 1-я Дума об отмене смертной казни навсегда – и вот нынешняя народная власть навсегда её отменила! (Рукоплескания, „Керенский!” – и все приветствуют Керенского, он встает с раненой рукой и раскланивается.)
Связь политической мудрости… связь чувства… мечты нашей юности… наши заветы переданы в надёжные руки… И в том аграрном обращении, которое было предсмертным голосом 1-й Думы, -
одним из редакторов был, оказывается, князь Георгий Евгеньевич. А теперь
мы сторицею вознаграждены за всё, нами испытанное… Ошибаются те, кто думают, что ринется одна часть населения против другой… Устранить эту вечную подозрительность. Каковы бы ни были ошибки, нельзя колебать из-за них основ… Вы, господа Временное правительство, имейте мужество власти. И знайте, что народ охранит вас от всякого покушения.
376 
