Особенно,... 
514 
Винавер — всё думал именно так. Но больше того: он тяготился своим вынужденным, мучительным бездействием эти два плодотворнейших месяца революции. Он настолько рвался к делу, что пригласи его сейчас в министры — он, может быть, решился бы идти и без партийной поддержки, как это вот делает Некрасов. (Уже не член ЦК, тот не был сегодня здесь.) Пока же — он хлопотал, чтоб осталась при деле руководства его партия, по сути — Шингарёв и Мануйлов, ибо Некрасов всё равно остаётся, Милюков всё равно уходит, а Набоков тоже уходит, считая, что при разбавленном составе министров его роль управляющего делами становится уже как бы лакейской. Всё — пока, пока — до Учредительного Собрания, где Винавер видел себя либо председателем, либо среди ведущих лидеров, каким был он в 1-й Думе, а Учредительное Собрание и будет повторением её. На прошлом, мартовском, съезде кадетов это Винавер и настоял: поставить в партийной программе республику вместо конституционной монархии. Надо бесстрашно смотреть действительности в глаза и даже опережать её тенденции.
Не беспристрастно провёл свою речь Винавер, только в пользу своего решения. Павел Николаевич был к этому готов. Узнав неверность своих коллег по кабинету, — готов он был и к горечи от неверности своих давних кадетских друзей. Вот, ближайшие двое сегодня так настойчиво уговаривали его дома: остаться в правительстве и принять портфель министра просвещения. Набоков измыслил такой выход: теперь использовать антимилюковский проект Керенского создать внутрикабинетское совещание по внешней политике, и поставить условие, что Павел Николаевич будет членом такого совещания, и ясно, что самым влиятельным. Тогда останется в правительстве и Набоков, ещё мы поборемся. Видна была хлипкость такой надежды, да и шаткость всех их доводов, Павел Николаевич долго, долго спорил с ними, не переубедил, и вдруг, измученный своим унижением, которого друзья как будто не видели, всё строя партийные аргументы, унижением, не виданным и не предвиденным за всю его жизнь, — открылся под таким напором чувства, как никогда себе не разрешал: „Допустим, ваши доводы правильны. Но у меня внутренний голос, что я не должен поступить так. Когда у меня бывает хотя бы не мотивированное, но такое ясное сознание необходимой линии поведения — я следую ему, и не могу иначе.”
Они изумились: никогда ни в чём подобном не признавался несравненный логик, и даже близкие не могли предположить такую уступку эмоциям через всю фундаментальную обоснованность его взглядов и аргументов.
Но открылся — и замкнулся тут же. Это не значит, что решения своего Павел Николаевич не мог доказать строго рационально. Вот сейчас он поднимался это сделать. Если бы не ограничили регламентом, он мог методически изойти решительно все клетки проблемы, ни одной не минуть и каждую осветить до прозрачности. А в данном-то случае — всё было уже и говорено, и писано в передовицах „Речи”, — и оставалось, по сути, только повторять.
„Коалиционное правительство” — это флаг, громкое слово вместо продуманного тезиса. Да это счастье было бы, если б оно помогло в нынешнем критическом положении. Дико и смешно представить, чтобы в этой беспримерной ситуации кто-либо сейчас мог бы цепляться за призрак власти. Современники — даже не отдают себе отчёт в размерах государственных задач сегодня.
Прежде всего, совершенно неправомерно тут ссылаться на формы парламентаризма. „Коалиционное министерство” — это парламентский опыт, союз партий, нашедших на время общую платформу, — и оно составляется по соотношению сил в парламенте. А наше Временное правительство — далеко не только исполнительная власть, не „министерство” в собственном смысле, и не опирается на парламент, — и парламентский опыт тут неприменим. Нынешняя ситуация гораздо сложней, чем кажется сторонникам коалиционного министерства. Временное правительство создано не партией, а революцией, и программа ему продиктована самой революцией. А теперь хотят исходный состав правительства признать изжившей себя комбинацией? Но это извращение. В декларации 26 апреля сказано, что Временное правительство возобновит усилия к расширению своего состава путём привлечения активных творческих сил страны — а вовсе не к созданию нового правительства. Мы перед всей страной приняли обязательство довести её до Учредительного Собрания — и какая и зачем нам коалиция?
Придирки ко внешней политике — только повод. Вопрос упёрся вовсе не в проливы, а: нужна ли России вообще победа? Для овладения проливами не нужно никаких особенных от войны усилий: победа — значит и проливы, проливы — значит победа прежде. Союзники только скрепя сердце соглашались признать русский суверенитет над проливами. И я до последнего дня не давал повод им думать, что освобождаю их от обязательства о проливах. Я надеюсь, и мой преемник не сделает этой бессмыслицы. Если Россия откажется от перестройки юго-восточной Европы и Австро-Венгрии, то союзники — тем более, и всё это попадёт под влияние срединной Германской империи. И мы не получим длительного мира.
514 
