101 
«Дорогой мой! Послушай! Ты был очень добр. Уделил мне не только время, но и внимание. Я чувствовала, что ты направляешь меня, вдумчиво размышляешь над моими проблемами, даришь меня своей дружбой — и каждый миг был для меня бесценен. Все, что ты говорил, было удивительно значимо. Такого тонкого, как у тебя, ума я еще не встречала. Ты не только помог мне успокоиться, но и дал возможность поверить, что я все же разумное существо, способное ухватиться за кончик нити и выйти из лабиринта. Я благодарна тебе за большое и малое, за твою помощь в том, что нужно было решить немедленно, за заботу, которую ты проявил в такой чуткой форме.
Теперь — дальше. Что ты скажешь и что подумаешь, прочитав следующие слова? Клянусь, я сама их не ждала, удивлена и встревожена не меньше, чем будешь сейчас удивлен и встревожен ты. С момента приезда в страну у меня, как тебе известно, возникло немало разных забот. Могла ли я ожидать, что к ним прибавится и это? Даже при нашей последней встрече я еще не осознавала, что происходит, хотя с какого-то времени и понимала, как ты мне дорог и как я в тебе нуждаюсь. А теперь я вдруг поняла, что влюбилась в тебя, влюбилась так глупо и глубоко, как может влюбиться только семнадцатилетняя девочка. И я чувствую: мой единственный шанс — отдать все в твои руки. Я замужем. А ты… Я прихожу в ужас при мысли, что ты подумаешь, увидев что я взваливаю на тебя такую проблему. Ты, со своей упорядоченной и до отказа заполненной жизнью и совершенно не совместимыми с этим обязательствами. Хочется крикнуть „пожалей меня!“, и в то же время понятно, что твоя жалость приведет нас к сложностям, которые, как я знаю, ты непременно возненавидишь. Я в полном смятении, дорогой мой. Моя жизнь состоит из проблем и эмоционального голода, о котором ты в общем почти ничего не знаешь. Но вряд ли это извиняет мою попытку навязать тебе эту немыслимую и ненужную любовь. Трепещу, опасаясь, что ты осудишь меня. Но умоляю: по крайней мере поверь в трагическую серьезность глубокого и, увы, страстного чувства, которое ты во мне пробудил. Очень прошу, не делай никаких поспешных шагов. Мне нужны взвешенность и рассудительность, которыми ты обладаешь лучше, чем кто-либо иной. Никогда еще мне так не требовались эти качества. Когда мы встретимся, я буду говорить спокойно, и — умоляю — будь и ты спокоен. Но встреча необходима и — по понятным причинам — не там, где мы обычно виделись. Моя квартира тоже слишком посещаема. Но я придумаю, где нам встретиться. Любимый, пожалуйста, помоги мне и прости, что я полюбила тебя.
Внизу, торопливо, неаккуратно, едва разборчиво, нацарапано:
«Не отвечай и не говори об этом письме ни с кем, даже со мной. Я умираю со стыда. Начнем все сначала. Приходи в среду, в 10.30, в Музей принца-регента, зал № 14».
Руперт дважды внимательно прочитал это письмо. Позвонил секретарше и распорядился, чтобы в ближайший час его никто не беспокоил. Потом опять подошел к окну и совсем новыми глазами посмотрел на виднеющиеся вдали боскеты Сент-Джеймского парка. Позлее, жестко взглянув на вещи, Руперт признался себе, что, хоть в тот миг он, безусловно, и не осознавал этого, первой его реакцией на прочитанное было чувство безумной гордости. Все новое жадно притягивает к себе человека, и он приветствует даже войны. Кто открывает утренние газеты без тайной надежды увидеть крупные заголовки, сообщающие о каком-нибудь необыкновенном несчастье? При условии, разумеется, что коснется оно не вас, а других. Руперт любил порядок. Но в душе, любящей порядок, всегда найдется уголок и для мечты о взрыве этого порядка. Внезапный слом привычных декораций, если, конечно, ты уверен, что наблюдаешь его с безопасного места, всегда ускоряет ток крови. А инстинктивная потребность чувствовать себя защищенным и привилегированным окрркает большинство катастроф, переживаемых человечеством потоками крокодиловых слез, обильно проливаемых теми, кто находится вне непосредственной опасности.
И все-таки эта вспышка была лишь мгновенной. Руперту даже не пришло в голову счесть обрушившуюся на него новость не стоящей серьезного внимания. Насколько удачнее все сложилось бы, если б он решил просто посмеяться и забыть. Но Руперт был не из тех, кто отделывается смехом. Он воспринял письмо всерьез и сразу же начал обдумывать ситуацию. Первая мысль была: бедная Морган. Вторая оказалась куда менее приятной. Над всеми нами зависла опасность, осознал он с тревогой, все безвозвратно меняется. Наш тихий счастливый мирок разрушен. И жизнь теперь станет опасной, жесткой, непредсказуемой.
101 
