96 
Нелепый инцидент в квартире Джулиуса упорно не хотел отойти в прошлое и подернуться патиной забвения. Если бы он рассказал о нем Акселю тогда же, сразу! Рассказывать теперь было немыслимо. Ведь долгое молчание не только указывало на то, что Аксель всегда ставил ему в вину, — то есть на ложь, но и странным образом превращало этот инцидент в нечто, чреватое психологическими толкованиями. Толкованиями, связанными с Джулиусом, и толкованиями, связанными с Морган.
Несколько раз Джулиус снился Саймону. Это была вариант сна, много лет назад повторявшегося у него очень часто. Когда Саймон учился в начальной школе, письма, приходившие мальчикам, раскладывали по норкам висевшего на стене большого черного ящика, в котором каждая норка соответствовала одной букве алфавита. Норка «Ф» находилось высоко, и вначале крошечный Саймон почти не дотягивался до нее. Писем от матери он все время ждал с нетерпением. И они приходили аккуратно, но их получение связано было с жестокой, каждое утро повторявшейся мукой. Застенчиво встав возле ящика, Саймон ждал, чтобы появлялся кто-нибудь высокий, знакомый ему и к тому же не злой, и, стараясь говорить небрежно, просил посмотреть, нет ли чего-нибудь для Фостера. Старшие школьники иногда над ним подсмеивались. А как-то раз один из них, крикнув: «Письмо от мамочки!» — подхватил Саймона и поднял его к верхним норкам. Освободившись, Саймон убежал в уборную и плакал там от стыда.
Эти норки для писем, к счастью, забытые в отрочестве, снова попали в его сны, когда ему было чуть за двадцать.
Многократно увеличенные и углубленные, они выглядели волшебными стражами скрытых за ними потаенных пространств, манивших Саймона, чтобы, проникнув в них, увидеть некую яркую, красочную и вызывающую жгучий интерес сцену. Но желанное отверстие всегда оказывалось слишком высоко. Он карабкался вверх, поднимаясь по грудам рассыпающихся и разваливающихся коробок, или по шатким лесам, или по бесконечной лестнице. Сама сцена, когда ему изредка удавалось на миг увидеть ее сквозь длинную шахту ящика-норки, оказывалась странным образом никак не связана со сном. Иногда это был фантастический пейзаж, иногда игры каких-то животных. Это видение вызывало острую и болезненную реакцию. Но чудовищный страх был связан с карабканьем вверх. В редких случаях ему снилось, что кто-то приходит и поднимает его, и ощущение могучих рук, хватающих его за пояс, оживляло то прежнее, страшное чувство стыда. Насколько он мог разобрать, поднимали его обычно либо отец, либо Руперт. Но в самых последних снах о ящиках-норках, как с ужасом понимал Саймон, просыпаясь, человек, поднимавший его, был Джулиус.
О Морган Саймон тоже думал часто и очень хотел повидать ее. Мучившую его душевную растерзанность разговор с ней — разговор о чем угодно — мог бы, пожалуй, успокоить. Но он знал, что, отправившись к Морган, вынужден будет скрыть это от Акселя. Любое упоминание ее имени сразу же увеличило бы отдаленность и холодность, которые уже и так были почти невыносимы. Иногда начинало казаться, что почему бы ему и не встретиться с Морган, а потом просто промолчать. Это будет не новым секретом, а только плавным продолжением первого. Ведь «договор», о котором говорила Морган, хотя и обрел свою форму позднее, на самом деле, похоже, был заключен между ними в тот вечер в квартире Джулиуса. Но проходило время, и Саймон осознавал, что такой ход мыслей запутает все окончательно, что лучший способ уменьшить значение первой лжи — быть полностью невиновным в новых сходных проступках. Он написал Морган длинное ласковое письмо — и так его и не отправил. Он снова увидел сон о ящиках-норках, и в нем снова присутствовал Джулиус. А картинкой, увиденной им сквозь темную шахту, была Морган, в обнаженном виде прогуливающаяся по саду.
Ресторан был освещен трубками неоновых ламп, которые после туманной синевы улицы производили режущее, холодное и довольно неприятное впечатление. Саймон прищурился. Заказывал ли Аксель столик? Похоже, что ресторан был пустым. В поисках места поукромнее он осмотрелся и увидел, что люди все-таки были: в дальнем углу стояла вокруг стола небольшая компания. Решив сесть за столик возле стены и поближе к двери, Саймон взял в руки меню и принялся угрюмо изучать его: одно по-китайски, другое по-китайски… Как бы там ни было, для начала он хорошенько выпьет. Но где же официанты?
Странно тут как-то. Саймон опять осмотрелся. Глаза постепенно привыкли к яркому, мрачному да к тому же еще и мигающему зеленоватому свету. Люди в дальнем углу, обернувшиеся, когда он вошел, снова сосредоточились на каком-то своем занятии. Пятеро из них стояли, один — сидел за столом. Стоявшие, как ему показалось, были кряжистыми юнцами, лет по восемнадцати. Тот, кто сидел, был темнокож, не исключено, что ямаец. Непонятная тишина. Продолжая поглядывать, Саймон увидел, что ямаец медленно поднес к лицу салфетку. И на белой салфетке выступило темное пятно. Кровь.
96 
