Последние отзывы

  124  

– Сними это, Далматика, – повторил он.

Она сняла ночную рубашку с готовностью ребенка, застигнутого за какой-то шалостью, а он смотрел с улыбкой и кивал.

– Ты восхитительна, – молвил он мурлыкающим голосом, шагнул к ней, проскользнул своей возбужденной плотью между ее ног и тесно прижался к ней. Он поцеловал ее, и Далматика испытала больше чувств, чем могла себе вообразить – ощущение его губ, его кожи, его рук, – запах его, чистый и сладкий, как у детей, принявших ванну.

И так, пробуждаясь и взрослея, она открыла для себя измерения, в которых нечего было делать мечтам и фантазиям, а все совершалось живыми, соединившимися телами. И от любви она перешла к обожанию, физическому порабощению.

Сулле она явила то колдовство, которое он впервые познал с Юлиллой, хотя оно магически смешивалось с воспоминанием о Метробии. Он воспарил в экстатическом бреду, которого не переживал уже почти двадцать лет. «Я тоже изголодался, – подумал он с удивлением, – и даже не знал об этом! Это оказывается так важно, так жизненно нужно мне! А я полностью упустил это из виду.»

Неудивительно было, что с того первого невероятного дня женитьбы на Далматике ничто не ранило и не задевало его глубоко – ни возгласы неодобрения на форуме и свист тех, кто осуждал его обращение с Элией, ни злобные инсинуации таких людей, как Филипп, которые видели во всем только деньги Далматики, ни хромающая фигура Мария, опирающегося на своего мальчика, ни толчки и подмигивания Луция Декумия, ни хихиканье тех, кто считал Суллу сатиром, а вдову Скавра соблазненной невинностью, ни горькая нотка, оставленная поздравлениями Метробия, присланными вместе с букетом анютиных глазок.

Менее чем через две недели после женитьбы они переехали в большой особняк на Палатине, возвышавшийся над Большим цирком и расположенный неподалеку от храма Великой Матери. Фрески в их доме были даже лучше, чем у Марка Ливия Друза, колонны из цельного мрамора, мозаичные полы лучшие в Риме, а мебель по роскоши более подходящая для восточного царя, чем для римского сенатора. Сулла и Далматика хвастались столом из лимонного дерева с бесценной столешницей, на которой слои дерева образовывали рисунок павлиньего глаза, поддерживаемой тумбой из слоновой кости, обложенной золотом, в виде переплетенных дельфинов – свадебным подарком Метелла Пия Поросенка.

Покинув дом, в котором Сулла жил в течение двадцати пяти лет, он ощутил еще одно так необходимое ему освобождение. Ушли воспоминания об ужасной старой Клитумне и ее еще более ужасном племяннике Стихусе, ушли воспоминания о Никополис, Юлилле, Марций, Элии. И хотя не ушла память о его сыне, Сулла, по крайней мере, отдалился от всего того, что видел и чувствовал его сын, заглянув в пустую детскую, ему уже не грезился призрак голенького смеющегося мальчика, скачущего к нему неизвестно откуда. С Далматикой он начал все сначала.

Риму повезло, что Сулла задержался в городе намного дольше, чем он пробыл бы, если бы Далматика не существовала. Он остался здесь, чтобы проследить за своей программой облегчения долгов и обдумать пути пополнения казны. Изворачиваясь и выхватывая прибыли, где только можно, Сулла ухитрился заплатить легионам (Помпей Страбон сдержал слово и прислал очень небольшой счет на жалование) и, даже выплатил часть долга Италийской Галлии и с удовлетворением замечал, что деловая жизнь в городе близка к постепенному возрождению.

В марте, однако, он серьезно подумал о том, чтобы оторваться от тела своей жены. Метелл Пий был уже на юге вместе с Мамерком, Цинна и Корнут рыскали по землям марсов, а Помпей Страбон – вместе со своим сыном, но без чудесного автора писем – Цицерона – прокрадывался куда-то в Умбрии.

Но оставалось сделать еще одну вещь. Сулла занялся этим за день до отъезда, поскольку тут не требовалось принятия закона. Это было в компетенции цензоров.^[51] Они оба затягивали вопрос о цензах, даже несмотря на то, что закон Пизона Фругия включил новых граждан в восемь сельских триб и в две новых трибы, и такой порядок не нарушал статус кво при выборах в трибах. Они обеспечили себе формальную неправомочность в случае, если обстановка накалится настолько, что их тонкая кожа не сможет ее больше выдерживать, и осторожность продиктует им решение покинуть свои посты. Когда авгуры указали им на необходимость провести эту небольшую, но мрачную церемонию, они обдуманно пренебрегли этим советом.

  124