Я вдруг понял, насколько глуп был этот наш разговор, как мало для богов значат даже такие блестящие мужи, как Одиссей.
— Что ж, в этом есть справедливость. Мы заслужили, чтобы запятнать свое доброе имя. Чтобы отправиться в этот несчастный поход, мы безропотно принесли человеческую жертву. И это наша расплата. Именно поэтому я согласен продолжать эту сумасшедшую затею. Мне отказано в достижении моей самой заветной цели.
— Что это за цель?
— Остаться в сердцах мужей совершенным воином. Теперь это будет Гектор.
— Ты не сможешь узнать об этом наверняка, только твои правнуки смогут. Потомки будут судить по-своему.
Я с любопытством посмотрел на него:
— Разве ты не жаждешь остаться в памяти людских поколений?
Он искренне расхохотался.
— Нет! Меня не волнует, что про Одиссея скажут потомки! И будут ли они вообще знать его имя. После смерти мне предстоит, как Сизифу, катить такой же валун на тартарскую гору или, как Танталу, тянуться к воде, которая вечно будет от меня ускользать.
— Мы будем делать это бок о бок. Но что бы мы ни говорили, теперь уже слишком поздно.
— И тут ты прав.
Мы погрузились в молчание, сидя за занавесом, натянутым от непрошеных гостей, которые и не думали приходить, чтобы выразить соболезнование своему высокомерному вождю. На столе стояла амфора с вином. Я наполнил чаши доверху, и мы задумчиво выпили, не желая делиться друг с другом своими сокровенными мыслями. Без сомнения, мечты Одиссея были куда приятнее, раз он не ожидал воздаяния от потомков. Хотя он, судя по всему, верил только в вечное наказание, меня удивляло то, что размышления о своей судьбе не могли поколебать его уверенности в себе.
— Зачем ты пришел ко мне?
— Известить тебя об одном странном происшествии, прежде чем это сделает кто-то другой.
— О странном происшествии?
— Сегодня утром несколько воинов отправилось на берег Симоиса порыбачить. Когда взошло солнце, они увидели, как в воде что-то крутится. Тело человека. Они побежали за начальником караула, который его и вытащил. Это Калхант. Похоже, он умер вскоре после захода солнца.
Я вздрогнул.
— Как он умер?
— От огромной раны на голове. Один из воинов Аякса заметил, как на закате он шел по краю утеса на дальнем берегу Симоиса. Вождь клянется, что это был Калхант — только он носит такие длинные развевающиеся одеяния. Должно быть, он споткнулся и упал головой вниз.
Я пристально смотрел на него, а он сидел с взволнованным видом, и его красивые серые глаза божественно сияли. Мог ли он это сделать? Мог ли? Содрогаясь от ужаса, я гадал, не прибавил ли он еще один грех к своему длинному списку. Добавить убийство верховного жреца к святотатству, кощунству, хуле, атеизму и ритуальному человеческому жертвоприношению, и этот список превзойдет списки Сизифа и Дедала, вместе взятые. Безбожник Одиссей, любимец богов. Жестокий парадокс — мошенник и царь в одном человеке.
Он прочитал мои мысли и мягко улыбнулся:
— Ахилл, Ахилл! Как ты мог подумать такое, пусть даже обо мне?
И усмехнулся.
— Если хочешь знать мое мнение, я считаю, это дело рук Агамемнона.
Глава двадцать третья,
рассказанная Гектором
От Пентесилеи не было никаких известий; царица амазонок тянула время в своей далекой пустыне, в то время как Троя билась в агонии, — судьба города зависела от женского каприза. Я проклинал ее, и я проклинал богов за то, что те разрешили женщине остаться на троне после смерти старых богов. Абсолютная власть Великой матери Кибелы ушла в прошлое, но царица Пентесилея правила как ни в чем не бывало. Деметрий, мой бесценный беглый ахейский раб, сообщил мне, что она еще даже не начала созывать жен из своих бессчетных племен; она не придет, пока зима не вымостит проходы.
Все приметы говорили о том, что война закончится на десятый год, но мой отец все еще колебался, унижая себя и Трою ожиданием этой женщины. Я скрежетал зубами от подобной несправедливости, я ругался с ним на собраниях. Но он принял решение, и я не мог сдвинуть его с места. Снова и снова я уверял его, что мне не угрожает опасность лично сразиться с Ахиллом, что наши отборные войска смогут дать отпор мирмидонянам, что мы сможем победить без Мемнона и Пентесилеи. Даже когда я рассказал отцу о том, что сообщил мне Деметрий о медлительности амазонок, он остался тверд как скала, заявив, что если Пентесилея не придет до наступления зимы, он согласен подождать одиннадцатого года.