280 
— В таком случае пойду прямо сейчас, пока он не лег спать.
Молли встала, вместе с ней встал и Ричард.
— Премного благодарен тебе, Анна, — сказал Ричард.
Молли рассмеялась:
— Уверена, в следующий раз мы снова вернемся к нашим обычным колкостям, но какое же это наслаждение, хотя бы один раз присутствовать при столь учтивом разговоре.
Ричард рассмеялся — невольно, но вполне искренне; он взял Молли под руку, и они вместе начали спускаться вниз.
Анна же пошла наверх, к Дженет, чтобы там, в темноте, посидеть рядом со спящим ребенком. Как обычно, она сразу ощутила мощные волны любви и желания защищать; но сегодня она позволила себе критично проанализировать свои чувства: «Я не знаю никого, кто был бы неуязвим, кто бы не мучился, не сражался, в лучшем случае о ком-то можно сказать, что он пребывает в непрестанной борьбе, — но вот я прикасаюсь к Дженет и сразу чувствую: ну нет, у нее все будет по-другому. А почему все должно быть по-другому? Не будет по-другому. Я отправляю ее на поле брани, но, когда я смотрю на нее спящую, я чувствую и думаю совсем иначе».
Анна, отдохнувшая, успокоенная, вышла из комнаты Дженет, прикрыла за собой дверь и замерла в темноте лестничной площадки. Настал момент для встречи с Ивором. Она к нему постучалась, немного приоткрыла его дверь и сказала в темноту:
— Ивор, ты должен отсюда уехать. Ты должен уехать отсюда завтра.
Молчание, потом медлительный и почти что добродушный голос:
— Должен признать, что я вас понимаю, Анна.
— Спасибо, я надеялась на это.
Она закрыла дверь и пошла наверх. «Как просто! — подумала она. — Почему я себе воображала, что это будет сложно?» Потом перед ее мысленным взором ясно предстала следующее картина: Ивор поднимается по лестнице с большим букетом. Конечно, подумала она, завтра он попытается все с ней уладить, поднимется по лестнице, держа в руке букет цветов, он постарается ее задобрить.
Анна была настолько уверена в том, что это непременно произойдет, что в обеденное время, когда Ивор появился на лестнице, держа в руках большой букет цветов, устало улыбаясь, как мужчина, решительно настроенный на то, чтобы задобрить женщину, она уже ждала его.
— Самой лучшей на свете хозяйке, — промурлыкал он.
Анна взяла цветы, поколебалась, потом ударила его этими цветами по лицу. Ее трясло от ярости.
Он стоял и улыбался, немного отвернувшись, пародийно изображая мужчину, который претерпевает незаслуженное наказание.
— Так-так, — промурлыкал он. — Так-так-так.
— Убирайся, — сказала Анна. Никогда в своей жизни не была она так зла.
Ивор пошел наверх, и спустя несколько минут она услышала, как он пакует вещи. Вскоре он спустился, в каждой руке — по чемодану. Его имущество. Все, что у него в этом мире есть. Ах, как печально, ах, этот несчастный юноша, все его имущество заключено в пару чемоданов.
Ивор выложил на стол деньги, которые он ей задолжал — за пять недель, потому что всегда платил неисправно. Анна с интересом отметила, что ей пришлось подавить в себе импульсивное желание не брать эти деньги, вернуть их ему. А он тем временем стоял с видом утомленного отвращения: вот эта жадная до наживы женщина, ну чего еще от нее ждать?
Он, должно быть, утром снял эти деньги в банке или у кого-то взял взаймы, что означало, что он был готов к тому, что она ему не уступит, невзирая на цветы. Должно быть, он себе сказал: «Есть шанс, что я договорюсь с ней при помощи цветов. Я попытаюсь это сделать, ради этого можно рискнуть суммой в пять шиллингов».
ТЕТРАДИ
ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЬ
В черной тетради больше не соблюдалось исходное деление записей на две части: «Источник» и «Деньги». Теперь страницы были покрыты газетными вырезками, вклеенными в тетрадь и датированными. Они охватывали 1955, 1956, 1957 годы. В каждой из этих заметок речь шла о насилии, смерти, мятежах, ненависти — где-нибудь в Африке. Была только одна запись, сделанная рукой Анны, датированная сентябрем 1956 года:
Прошлой ночью мне приснилось, что собираются снять телевизионный фильм про группу постояльцев отеля «Машопи». Сценарий был уже готов, он был написан кем-то другим. Режиссер-постановщик без устали заверял меня: «Когда вы посмотрите сценарий, вы останетесь довольны, вы сама написали бы все точно так же». Но по той или иной причине сценария я так никогда и не увидела. Я отправилась посмотреть, как идут репетиции к фильму. Декорации изображали место под эвкалиптами, возле железнодорожных путей, рядом с отелем «Машопи». Я была обрадована тем, как точно режиссер уловил общую атмосферу. Потом я поняла, что это не декорации, что все по-настоящему: режиссер каким-то образом перенес полностью весь актерский состав в Центральную Африку, и репетиция идет под настоящими эвкалиптами, с сохранением даже таких деталей, как запах вина, поднимающийся от покрывающей землю мелкой белой пыли, или запах раскалившихся на жарком солнце эвкалиптов. Потом я увидела, как подъезжают камеры на колесиках, съемки должны были вот-вот начаться. Камеры напомнили мне боевые орудия, тем, как они поворачивались, нацеливались на людей, ожидавших команды, чтобы начать играть свои роли. Пьеса началась. Я почувствовала беспокойство. Потом я поняла, что решения режиссера, касающиеся того, что должно попадать в кадр и в какой последовательности, меняло весь «сюжет». То, что получится в виде готового фильма, будет значительно отличаться от того, что я помню. Я была бессильна остановить режиссера и оператора. И вот я стояла в стороне и наблюдала за компанией героев (среди них была и Анна, я сама, но не такая, как в моих воспоминаниях). Они произносили реплики из диалога, которого в моей памяти не сохранилось, их отношения были совершенно иными. Меня переполняла тревога. Когда все закончилось и актеры начали разбредаться (они собирались выпить в баре отеля «Машопи»), когда операторы (которые, как я теперь заметила, были черными, все технические специалисты были черными) начали откатывать свои камеры и разбирать их (поскольку камеры одновременно были и пулеметами), я сказала режиссеру: «Почему вы изменили мой сюжет?» Я увидела, что он меня не понимает. Я-то себе вообразила, что он сделал это умышленно, решив, что мой сюжет нехорош. Вид у него стал довольно обиженный, и уж точно — удивленный. Он ответил: «Но, Анна, вы же видели этих людей там, не так ли? Вы видели то же, что видел я? Они же произносили эти слова, не правда ли? Я всего лишь снял то, что там происходило». Я не знала, что сказать, потому что поняла, что он прав, возможно, мои «воспоминания» были неправильными. Расстроенный из-за того, что была расстроена я, он сказал: «Анна, пойдемте выпьем. Разве вы не понимаете, неважно, что мы снимаем, при условии, что мы хоть что-нибудь снимаем».
280 
