297 
— Этот ваш друг — (и снова Савл уставился куда-то в середину комнаты, устремился прочь от нас обоих, к другу) — он намерен положить всему этому конец, не хочет больше, чтобы его трахали, или же он просто проживает очередной маленький импульс на пути к очередным экспериментам над самим собой?
Я услышала, как я выделила голосом слова «его трахали», и поняла, почему говорю так раздраженно. Я добавила:
— Стоит вам заговорить о сексе или о любви, вы тут же говорите: «его трахнули», «меня трахнули» или «их трахнули», и все это — о лицах мужского пола.
Он издал свой характерный короткий смешок, но он меня не понял, поэтому я продолжила:
— Всегда в пассивном залоге.
Он спросил, быстро:
— Что вы имеете в виду?
— Слушая вас, я начинаю испытывать крайнюю и просто-таки даже невероятную неловкость — потому что, конечно же, меня трахают, ее трахают, их (лиц женского пола) трахают, но вы-то, будучи мужчиной, вы, конечно же, трахаете, а не вас трахают.
Он медленно проговорил:
— Леди, уж вы-то умеете дать мне понять, какой я неотесанный деревенщина.
Но это было пародией на то, как это мог бы сказать неотесанный американец: «Уж вы-то умеете дать мне понять, какой я неотесанный деревенщина».
Его глаза враждебно поблескивали. Меня тоже переполняло чувство враждебности. Что-то, бродившее во мне смутным ощущением далеко не один день, наконец дозрело. Я сказала:
— На днях вы мне рассказывали, как бились со своими американскими друзьями, объясняя им, как выбор слов может принизить секс, — ну просто Савл Галаад[39] встал на защиту правого дела, — но вы при этом все время говорите о том, как вас кто-то трахнул, вы никогда не говорите «женщина», вы говорите — «баба», «девка», «куколка», «малышка», «птичка», вы говорите о попках, сиськах, и всякий раз, стоит вам только упомянуть женщину, она мне видится или каким-то манекеном в работе у оформителя витрин, или же грудой разрозненных деталей, грудей, попок, ног.
Конечно же, я разозлилась, но одновременно я ощущала всю нелепость происходящего, и это злило меня еще больше, я сказала:
— Полагаю, вы можете счесть это мещанством, но, убей меня Бог, а я не понимаю, как у мужчины может быть здоровый подход к сексу, если все, о чем он может говорить, так это попки и малышки, которых упаковывают, складывают штабелями, ну и так далее и тому подобное. Немудрено, что чертовы американцы погрязли по уши в проблемах своей чертовски нескладной половой жизни.
Через какое-то время он сказал мне, очень сухо:
— Это первый случай в моей жизни, когда меня обвиняют в антифеминизме. Вам будет небезынтересно узнать, что я — единственный (во всяком случае лично мне другие не известны) американец мужского пола, который не обвиняет американских женщин во всех сексуальных грехах по полному списку. Вы что себе вообразили, будто я не понимаю, что мужчины любят вину за собственную неадекватность взваливать на женщин?
Ну и, конечно, это меня смягчило, умерило мой гнев. И мы заговорили о политике. Потому что когда мы говорим на эту тему, нам спорить не о чем. Мы как будто снова возвращаемся в партию, но тех времен, когда быть коммунистом означало соответствовать высоко поднятой планке, за что-то там бороться. Савла вышвырнули из партии за «преждевременный антисталинизм». Потом его занесли в черные списки в Голливуде за то, что он был красным. Это классическая, ставшая теперь уже одной из самых типичных, история нашего времени, с той только разницей, что он, в отличие от всех остальных, не скис и не ожесточился.
Впервые мне удалось с ним посмеяться, пошутить, и так, что в его смехе не звучали обида и желание обороняться. Он носит новые синие джинсы, новый синий свитер и кеды. Я ему сказала, что ему должно быть стыдно носить форму американского нонконформизма; он мне ответил, что он недостаточно взрослый для того, чтобы примкнуть к крошечному меньшинству тех человеческих существ, которые в форме не нуждаются.
Я безнадежно влюблена в этого мужчину.
Последнее предложение я написала три дня назад, но я не понимала, что прошло уже три дня, пока я их не сосчитала. Я влюблена, поэтому время перестало для меня существовать. Пару вечеров назад мы с ним заговорились допоздна, а напряженная неловкость между нами все нарастала и нарастала. Мне уже хотелось рассмеяться, потому что это всегда так смешно, когда двое совершают, так сказать, определенные маневры перед сексом; в тот момент я внутренне сопротивлялась этому, я не хотела, именно потому, что была сильно влюблена; и я клянусь, любой из нас мог бы спокойно прервать поток наших речей и пожелать другому спокойной ночи. Наконец он подошел ко мне, он меня обнял и сказал:
297 
