62 
— Но с другой стороны, нельзя допускать, чтобы они садились вам на шею, — продолжал Пол. — Потому что в таком случае они теряют всякое уважение.
— Рада слышать, что вы это понимаете, Пол, потому что у большинства английских мальчиков, вроде вас, бывают всякие странные идеи насчет кафров. Но это правда. Они должны знать, что есть черта, за которую им заходить нельзя.
И так далее, и так далее, и так далее. Так и продолжалось до тех пор, пока Пол не сказал, — он сидел в своей любимой позе, — пивная кружка крепко сжата в руках, прямой взгляд синих глаз, обаятельная улыбка:
— И разумеется, их и нас разделяют целые столетия эволюционного развития. На деле же они просто бабуины, и ничто иное.
И миссис Бутби вспыхнула и отвернулась. Слово «бабуины» в колонии уже воспринималось как очень грубое, хотя еще за пять лет до того оно было вполне в ходу, и даже встречалось в газетных заголовках. (Точно так же, как слово «кафры», в свою очередь, начнет считаться слишком грубым через десять лет.) Миссис Бутби не могла поверить, что «образованный молодой человек из одного из лучших колледжей Англии» мог употребить такое слово, как «бабуины». Но когда она снова взглянула на Пола, а на ее честном краснощеком лице уже отражалась готовность обидеться, он сидел как ни в чем не бывало, с ангельской улыбкой и с обаятельным выражением почтительного внимания на лице, как это было и месяц назад, когда он, несомненно, был всего-навсего скучающим по дому мальчишкой, которому хотелось, чтоб о нем немножко по-матерински позаботились. Она резко вздохнула и встала, вежливо сказав:
— А теперь, с вашего позволения, я пойду. Мне надо приготовить ужин старику. Мистер Бутби любит чего-нибудь перехватить на ночь глядя, — он никогда не успевает поужинать, обслуживает в баре посетителей весь вечер.
Миссис Бутби пожелала нам спокойной ночи, выглядела она при этом довольно обиженно, а Вилли и Пола удостоила долгим откровенно изучающим взглядом. Она ушла.
Пол откинул назад голову, рассмеялся и сказал:
— Они невероятны, они фантастичны, они просто не могут быть правдой.
— Аборигены, — сказал Вилли, смеясь. Аборигенами он называл белых жителей колонии.
Мэрироуз спокойно заметила:
— Я не вижу в этом смысла, Пол. Ты просто дурачишь людей.
— Дорогая Мэрироуз. Дорогая прекрасная Мэрироуз, — сказал Пол, тихонько посмеиваясь в кружку с пивом.
Мэрироуз была красавицей. Невысокая и изящная, с волнистыми густыми волосами медового цвета и огромными карими глазами. Ее фотографии мелькали на обложках журналов, и какое-то время она работала моделью. В ней не было ни малейшего тщеславия. Она терпеливо улыбнулась и, настаивая, продолжила, в своей неспешной мягкой манере:
— Да, Пол. В конце концов, я здесь выросла. Я понимаю миссис Бутби. Я тоже была такой, пока люди вроде вас не объяснили мне, что я была не права. И, дурача эту женщину, ты ее не изменишь. Ты просто ее обижаешь.
Пол снова издал характерный для него тихий грудной смешок и сказал, явно с ней не соглашаясь:
— Мэрироуз, Мэрироуз, ты тоже слишком хороша, чтобы быть правдой.
Но позже, тем же вечером, ей все же удалось его пристыдить.
Джордж Гунслоу, дорожный рабочий, жил примерно в сотне миль от «Машопи» в маленьком станционном городке с женой, тремя детьми и четырьмя стариками — родителями: своими и жены. Он должен был приехать к нам на своем грузовике около полуночи. Мы договорились, что он будет проводить с нами вечера, а днем будет ездить на работу. Мы покинули столовую и вышли на улицу, чтобы, дожидаясь Джорджа, посидеть в эвкалиптовой рощице рядом с железной дорогой. Там, под деревьями, стояли грубый деревянный стол и деревянные скамейки. Мистер Бутби прислал нам дюжину бутылок охлажденного белого кейпского вина. К тому времени мы все были слегка напряжены. Отель был погружен во тьму. Вскоре и в доме Бутби погас свет. Только в станционном домике мерцал огонек, да из здания со спальнями, стоявшего на холме в нескольких сотнях ярдов, тянулись слабые лучи света. Мы сидели под эвкалиптами, сквозь их ветви на нас струился холодный лунный свет, ночной ветер вздымал и опускал на наши ноги мягкую пыль, и впечатление было такое, что мы сидим посреди дикого вельда[12]. Дикий и девственный пейзаж с его холмами из гранитных глыб, деревьями и лунным светом полностью вобрал в себя отель. Вдали, в нескольких милях от нас, шоссе пересекало перевал: там виднелась полоска бледного цвета, мерцавшая как ручеек среди высоких темных деревьев. Маслянистый сухой запах эвкалиптов, сухой, раздражающий ноздри запах пыли, холодный запах вина, — все это лишь усиливало наше опьянение.
62 
