80 
На второй вечер Стэнли Летт начал ухаживать за рыжеволосой миссис Лэттимор, что привело в итоге… я чуть было не написала «к катастрофе». Это слово здесь смотрелось бы смешно и неуместно. Одним из самых болезненных моментов того времени было то, что ничто не могло стать катастрофой. Все было неправильно, уродливо, пропитано горем и окрашено цинизмом, но ничто не воспринималось как трагедия, и не возникало таких ситуаций, которые могли бы кого-нибудь или что-нибудь изменить. Время от времени случался сполох эмоциональной молнии, он озарял собой ландшафт чужого горя, а потом — потом мы продолжали танцевать. Интрижка Стэнли Летта с миссис Лэттимор всего лишь привела к инциденту, подобные которому, я полагаю, случались с ней за все время замужества далеко не один раз. Ей было около сорока пяти, она была довольно пухленькой женщиной с исключительно изящными руками и стройными ногами. Кожа у нее была белая и нежная, а глаза — огромные, синие, мягкие, туманные нежные, близорукие, почти лиловые, почти фиалковые синие глаза, которые смотрели на жизнь сквозь пелену слез. Правда, в ее случае пелена отчасти была обусловлена чрезмерным потреблением спиртного. Ее муж, здоровенный детина со скверным характером, был коммивояжером, и еще он был упорным и жестоким алкоголиком. Мистер Лэттимор начинал пить сразу же, как только открывался бар, и пил он целый день, упорно достигая все более и более мрачных состояний. В то время как ее алкоголь делал мягкой, вздыхающей, слезливой. Я никогда, ни единого разу, не слышала, чтобы он сказал жене хоть одно слово, в котором не было бы жестокости. Со стороны все выглядело так, будто она этого не замечает, или же давно устала из-за этого расстраиваться. Детей у них не было, но миссис Лэттимор была неразлучна со своей собакой, совершенно восхитительным рыжим сеттером, точно такого же цвета, как ее волосы, с такими же тоскующими и наполненными слезами глазами, как у нее самой. Они подолгу сидели на веранде, рыжеволосая женщина и ее рыжий сеттер с волнистой шерстью, и принимали знаки почтения и угощения в виде напитков от других постояльцев. Эти трое приезжали в отель на каждый уик-энд. И вот Стэнли Летт был ею очарован. Она совсем не задается, сказал он. Она по-настоящему хорошая, сказал он. Во время второй вечеринки Стэнли за ней ухаживал, пока ее муж пил, сидя в баре, до тех самых пор, пока бар не закрылся, после чего мистер Лэттимор перешел к роялю и стоял там, раскачиваясь из стороны в сторону, до тех самых пор, пока Стэнли не дал ему наконец последний, завершающий его сознательное присутствие в жизни стакан и он не отправился, нетвердо ступая, в постель, оставив свою жену танцевать дальше. Казалось, ему было совершенно все равно, чем она занимается. Она проводила время с нами или со Стэнли, который «организовал» для Джонни женщину, жившую на ферме в двух милях от отеля, ее муж был на фронте. Они вчетвером, как они нам не раз говорили, проводили время очень хорошо, и даже прекрасно. Мы танцевали в большом зале; а Джонни играл, а жена фермера, крупная румяная блондинка из Йоханнесбурга, сидела у рояля рядом с ним. Тед временно приостановил битву за спасение души Стэнли Летта. По его собственным словам, в этой битве секс оказался слишком сильным противником. Весь тот долгий уик-энд — а он продолжался почти неделю — мы пили и танцевали, и в ушах у нас непрерывно звучала музыка, слетавшая из-под пальцев Джонни.
А когда мы вернулись в город, то поняли, как верно подметил Пол, что каникулы не сильно пошли нам на пользу. Только одному из нас удалось вести себя хоть в какой-то степени дисциплинированно, и это был Вилли, который упорно занимался грамматикой, ежедневно и подолгу. Хотя и он немножко поддался, — поддался влиянию Мэрироуз. Мы договорились, что как-нибудь снова все вместе съездим в «Машопи». Кажется, это произошло через два уик-энда, на третий. Все было совсем не так, как во время общего праздника: в отеле, кроме нас, Лэттиморов, их собаки и Бутби, на этот раз никого не было. Бутби встретили нас очень любезно. Было понятно, что они нас обсуждали, что наше собственническое отношение к отелю им не по вкусу, но что при этом мы оставляем в «Машопи» так много денег, что отваживать нас пока не стоит. Я плохо помню тот уик-энд, как и четыре-пять других, за ним последовавших, с интервалом в несколько недель. Мы туда ездили не каждые выходные.
Кризис, если это можно назвать кризисом, случился, должно быть, через шесть или восемь месяцев после нашего первого визита. И та наша поездка в «Машопи» оказалась последней. Там собрались все те же: Джордж и Вилли, Мэрироуз и я; Тед, Пол и Джимми. Стэнли Летт и Джонни теперь вошли в другую компанию и проводили время с миссис Лэттимор, ее собачкой и фермерской женой. Иногда к ним присоединялся Тед, он сидел с ними молча, с отсутствующим видом, и вскоре возвращался к нам, и снова так же молча сидел, улыбаясь сам себе. Раньше он так не улыбался, это была, скорее, не улыбка, а кривоватая, горькая и полная самоосуждения усмешка. Сидя под эвкалиптами, мы слышали ленивый мелодичный голос миссис Лэттимор, доносившийся с веранды: «Стэн, мальчик, не принесешь мне выпить? Как насчет сигаретки для меня, Стэн, мальчик? Сынок, иди сюда, поговори со мной». А он называл ее «миссис Лэттимор», но иногда забывался и говорил «Мирра», в ответ на что она стыдливо опускала свои черные ирландские ресницы. Ему было тогда года двадцать два или двадцать три; она была старше лет на двадцать, и им на публике очень нравилось играть в мать и заботливого сына, но их взаимное сексуальное влечение было столь сильным, что, когда появлялась миссис Лэттимор, мы начинали трусливо озираться по сторонам.
80 
