42 
— Из-за меня вы провели утомительный день? — спросила она, не пытаясь высвободить ладонь. Демойт держал ее в своей, тихо поглаживая и то и дело поднося к губам.
— Из-за вас я просидел в одной позе долгие часы, а при ревматизме это настоящая мука, вот и все. Разрешите, я взгляну на ваши успехи за сегодняшний день. — И он тяжело протопал к мольберту. Рейн пошла за ним и села на стул перед холстом. Она чувствовала себя усталой.
— Добрый Боженька! — вскричал Демойт. — Дитя мое, и это все, что вы сделали за последние два часа? Какой-то жалкий пятачок ковра! Ну и славно, — значит, вы пробудете с нами долгие годы. А может вы, как Пенелопа, будете трудиться вечно? Ну что ж, я буду только рад. И подозреваю, что есть еще один-два человека, которые тоже будут рады. — Демойт склонился над стулом, на котором сидела Рейн, и коснулся ее волос. Тяжелой ладонью обнял затылок. Медленно опустил руку на ее шею.
— Картину я закончу, — произнесла Рейн, — и уеду. Но мне будет жаль. — Она говорила очень серьезно.
— Да, — сказал Демойт. Он взял другой стул и сел рядом с ней, касаясь коленями ее коленей. — Закончите и уедете, и я вас никогда больше не увижу. — Он говорил об этом как о чем-то обыденном, давным-давно решенном. Она внимательно смотрела на него. — Когда вы уедете, здесь останется мой портрет, а мне хотелось бы, чтобы остался ваш.
— Любой портрет — это и портрет художника, — ответила Рейн. — Создавая ваше изображение, я отражаю в нем себя.
— Спиритические бредни! Я хочу видеть вашу плоть, а не душу.
— Художники воплощают себя в тех, кто им позирует, и зачастую в совершенно материальной форме. Берн-Джоунз изображал людей такими же худыми и мрачными, каким был он сам. Ромни всегда воспроизводил свой собственный нос. Ван Дейк — свои собственные руки. — В полумраке она протянула руку, и, проведя пальцами по ворсистой ткани его пиджака, взяла Демойта за запястье.
— Ваш отец, да, он научил вас многому, — сказал Демойт, — но вы сами совсем иная и должны жить по-своему. Простите мне, старику, скучные речи. Вы не можете не понимать, как мне хочется сейчас обнять вас, и знаете, что я этого не сделаю. Рейн, Рейн. Расскажите-ка лучше, как по-вашему, почему художник делает свою модель похожей на себя? Вы хотите в моем портрете отразить себя? Как же так?
— Внешний мир не ставит ограничений для нашего видения самих себя. Это мы сами себя изнутри ограничиваем, представляя свое лицо в виде трехмерной маски. И когда изображаем другого человека, придаем ему свои черты.
— Значит, наши собственные лица мы ощущаем в виде маски? — Демойт коснулся лица девушки и осторожно провел пальцем по ее носу.
Мисс Хандфорт шумно вторглась в комнату и включила свет. Рейн не сдвинулась с места, зато Демойт отшатнулся, да так неуклюже, что ножки стула со скрежетом проехались по полу.
— Господи, вы все еще сидите здесь, в такой темноте! — воскликнула мисс Хандфорт. — А там мистер Мор пришел только что. Я посоветовала ему идти наверх, в библиотеку, думала вы там. — Мисс Хандфорт протопала к окну и начала энергично задергивать шторы. Сад уже успел потемнеть.
— Мне не нравится, Ханди, что ты этаким стенобитным орудием вламываешься в комнату, — заметил Демойт. — Оставь шторы и поди скажи Мору, чтобы шел сюда.
— Пусть все остается здесь, или убрать? — спросила мисс Хандфорт, указывая на простыню, на холст и на прочие атрибуты.
— Пусть еще останется, если можно, — попросила Рейн.
— Это что же получается, вы собираетесь завладеть и моей гостиной? — пророкотал Демойт. — Дом и без того уже весь пропах красками. Иди, Ханди, ступай, и доставь того господина из библиотеки.
* * *
Подходя предыдущим вечером к двери своего дома, Мор все еще сомневался — рассказывать жене или нет всю историю целиком? Вмешательство Тима усложнило задачу. Теперь, если я расскажу откровенно размышлял Мор, то выдам не только себя, но и его. Но не столько это путало Мора, сколько чувство, подсказывающее, что ложь Тима в соединении с его собственной ложью наделяет историю куда большим смыслом, чем в ней было на самом деле. «Я видел тебя в автомобиле с девушкой». Тим произнес эту фразу так, что Мор вдруг увидел происходящее со стороны; и понял, что внешне это совсем иначе выглядело, чем изнутри, ведь взгляду изнутри все казалось обыкновеннейшей, зауряднейшей поездкой на автомобиле. Значит, думал Мор, если я сейчас изложу Нэн факты, то это все равно, что обману. Как бы я ни рассказал, у Нэн все равно останется подозрение, что от нее что-то утаили. Уж лучше пусть думает, что ничего не случилось. Ведь и в самом деле ничего не случилось, а вскоре и вовсе канет в прошлое. Если не считать нескольких неизбежных официальных встреч, я с ней больше не увижусь. «И не будем больше к этому возвращаться», вспомнились слова, сказанные Тиму и, как он сейчас понимал, очень правильно сказанные. Тим умеет молчать, умеет хранить секреты. А вот если рассказать Нэн, то она никогда не успокоится и его принудит вечно сожалеть и каяться.
42 
