Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
63 
— Помогать людям не так-то просто, — сказал Томас. — Они могут ненавидеть тебя за это. Может, тебе лучше заняться какими-то интеллектуальными исследованиями? Ты всю свою жизнь учился, тебе будет недоставать этого.
— Я думаю, мне придется пройти какой-нибудь курс. Как бы там ни было, я собираюсь продолжать учебу, в этом все дело. Хотя бы одному я научился в этой жизни — умению учиться.
— Пойти в ученики к добродетели — да, это особый случай. Но я имел в виду продолжение занятий наукой, книжное учение.
— Я хочу уйти от абстрактных вещей.
— А может, тебе стоит почитать что-то о твоем новом предмете?
— О чем?
— О религии, теологии, метафизике и тому подобных вещах.
— Томас, вы шутите!
— Нет, я закидываю удочку. Значит, у тебя нет искушения написать об этом, попытаться объяснить…
— Написать?! Объяснить?!
— Ну хорошо, я лишь пытаюсь прояснить ситуацию.
— Слушайте, я не возражаю против книг, совсем наоборот. Дети теперь воспитываются на компьютерах, а не на книгах, это часть проблемы. Но вы, похоже, смотрите на мое образование как на груду пожитков, как на имущество, которое не стоит тратить впустую. Я больше не хочу заниматься наукой, я хочу начать с азов.
— Ну, это непросто. Ты уверен, что это не тот случай, когда «виноград зелен» лишь потому, что ты не можешь дальше оставаться звездой?
— Я не звезда.
— В математике ты добился блестящих результатов.
— Да, но такое по силам любому. Если в определенные моменты ты способен настраиваться на определенный образ мышления, то в математике в отличие от других наук ты непременно добьешься блестящих результатов. Но это не означает, что ты можешь сделать что-то еще или что-то более глубокое. Даже Ньютон в двадцать четыре года достиг своего пика и больше ничего не сумел. Но все это ерунда. Современный мир полон теорий, и они множатся на неверном уровне обобщения. Мы так поднаторели в теоретизировании, что у нас одна теория порождает другую. Эту абстрактную деятельность люди ошибочно принимают за мышление…
— Да, я понимаю. Но разве нельзя стать теоретиком, подвергающим теоретизирование уничижительной критике?
— Можно. Но меня это не интересует. Меня страстно привлекают другие вещи…
— Хорошо. И что же это за вещи? Ты воображаешь, будто сумеешь спасти мир, если докажешь, что спасение возможно?
— Все превращают это в тайну или трагедию, а на самом деле это невероятно легко. Нужно просто не включаться в систему.
— В систему?
— Вы понимаете, что я имею в виду, это обычные вещи. Разложение — вы знаете, оно происходит так быстро…
— Да. Во второй раз на корриде чувствуешь себя спокойнее. Байрон писал, что ожесточился, побывав на двух казнях.
— И целомудрие…
— Говорят, что секс — это воплощение духа, даже его суть, и противиться этому опасно. Любая духовность опасна, особенно аскетизм.
— Вы думаете, что я сломаюсь!
— Нет, не так просто.
— Для меня это все драматизация и обман. Чтобы приносить пользу, я должен жить просто и в одиночестве. В этом нет никакой мистификации. Священники именно так живут. Я мог бы пойти в католическую школу, в семинарию, принять духовный сан…
— Да, но ты этого не сделал.
— Я жалею, что этого не случилось… Стать никому не известным приходским священником… это как раз то, что надо, та самая работа, тот самый образ жизни…
— Но почему бы тебе теперь не подумать о принятии сана? Забудь о церковных догматах, они меняются. Теологи изо всех сил стараются заманить к себе именно таких, как ты. Теологическая спасательная экспедиция уже в пути. Скоро ты услышишь звук волынок.
Стюарт рассмеялся.
— Да, но все же это для посвященных. Потребуется немало времени, чтобы слово «Бог» перестало быть чьим-то именем. Мне вообще не нужен никакой бог, даже модифицированный и модернизированный. Я должен быть уверен, что его не спрятали во всем этом. Бог — это антирелигиозная идея. Никакого Бога нет.
— О чем нам всегда говорили восточные религии. А почему бы тебе не…
— Восток меня не интересует. Я принадлежу к западной цивилизации. Здесь дела делаются иначе.
— Некоторые говорят, что Бог ушел далеко-далеко, что трансцендентность на некоторое время замолкла.
— Это акт в пьесе. Но никакой пьесы нет.
— Скажем так: Бог — это перманентный, неизменный объект любви. Разве мы не должны представлять что-то в этом роде?
63 
