134 
— Да, — согласилась сестра Доукин с несколько отсутствующим видом. Она колебалась, потом глубоко вздохнула, как будто ей предстояло взяться за какое-то крайне неприятное дело, и смущенно сказала:
— На самом деле, Онор, есть еще и другая причина, помимо папы, по которой я хотела тебя увидеть. Когда Старшая в «Каллан-парке» сказала мне, что ты здесь, меня как будто что-то стукнуло. Скажи, пожалуйста, ты случайно не читаешь ньюкаслские газеты?
Сиделка Лэнгтри выглядела озадаченной, но насторожилась.
Сестра Доукин кивнула.
— Я так и знала, что ты не девушка из Хантер-Вэлли, поэтому, когда я узнала, что ты здесь, у меня появилась мысль, что ты не читаешь ничего, что имеет отношение к Ньюкаслу. Иначе, я думаю, ты бы здесь не осталась.
Сиделка Лэнгтри вспыхнула, но выражение ее лица было таким гордым и неприступным, что сестре Доукин пришлось преодолевать себя, прежде чем продолжить.
— Твое отношение к Майклу Уилсону в те дни на Базе номер пятнадцать было настолько понятным для меня, что, откровенно говоря, я ожидала, что между вами все сладится после войны. Но когда я прочитала ту историю в ньюкаслской газете, я догадалась, что ничего у вас не сладилось. А потом я узнала, что ты в Мориссете, и тогда мне показалось, что, может быть, ты решила осесть где-нибудь поблизости, но не слишком близко, надеясь случайно столкнуться с ним или увидеться потом, когда все утрясется… Онор, ты ведь не имеешь ни малейшего представления, о чем я говорю, да?
— Да, — прошептала сиделка Лэнгтри онемевшими губами.
Сестра Доукин не дрогнула. Слишком часто она сталкивалась с ситуациями, подобными этой, чтобы отступить, но она всегда исполняла свой долг с великой добротой, пониманием и искренностью.
— Моя дорогая, Майкл Уилсон умер четыре месяца назад.
Лицо сиделки Лэнгтри стало пустым, невыразительным и безжизненным.
— Я терпеть не могу болтать о чужой личной жизни, Онор, и сейчас я рассказала тебе об этом не для того, чтобы полюбоваться, как ты страдаешь. Но я думала, что, если ты еще ничего не знаешь, то тебе нужно узнать. Я когда-то была в твоем возрасте и я знаю, через что ты проходишь. Надежда может быть самой жестокой вещью в мире, и бывает так, что самое большее, что может один человек сделать для другого, это убить безнадежную надежду. Я решила, что, если я скажу тебе об этом сейчас, ты может быть захочешь еще что-то изменить в своей жизни, прежде чем будет слишком поздно и ты поймешь, что тебя окончательно засосало. Так, как когда-то меня. И пусть лучше ты узнаешь об этом от меня, чем от какого-нибудь торговца рыбой в один прекрасный день.
— Бенедикт убил его, — ровным голосом сказала сиделка Лэнгтри.
— Нет. Он убил Бенедикта, а затем себя. Все случилось из-за дуры-собаки, которая у них была: она забежала на чужую ферму и очень лихо обошлась с тамошними цыплятами. Тот фермер явился к Майклу, свихнувшись от злости, и набросился на него. А Бенедикт тогда набросился на этого типа, и если бы Майкл не оттащил Бенедикта, фермер тоже отправился бы на тот свет. Вместо этого он отправился в полицейский участок, но к тому времени, как приехала полиция, все было уже кончено. Они оба были мертвы. Майкл дал Бенедикту большую дозу снотворного, а сам застрелился. Он совсем не мучился. Слишком хорошо знал, куда надо целиться.
Сиделка Лэнгтри отшатнулась от сестры Доукин, затем пошатнулась и бессильно обмякла, как старая тряпичная кукла.
«О Майкл, мой Майкл!»
Вся ее глубоко погребенная любовь, страсть и тоска по нему вспыхнули в ее сознании с полной силой. Она истекала болью, боль поразила ее в самое сердце, она утонула в ней.
«О Майкл, мой Майкл!»
Никогда, никогда она больше, не увидит его, а ей так не хватало его. Все эти месяцы она жила так близко от Майкла, настолько близко, что могла приехать к нему в свой выходной день, и не приехала. Он мертв, а она даже не знала этого, даже не почувствовала своим нутром, она, которая так сильно желала его.
История с Бенедиктом закончилась так, как она неизбежно должна была закончиться. Не могло у нее быть другого конца, теперь это не вызывает сомнений. Пока он рядом, Бенедикт в безопасности — Майкл верил в это и с готовностью взвалил на свои плечи бремя заботы о Бенедикте. Любой выполненный долг должен быть вознагражден, и эта награда — в уверенности, что работа сделана хорошо. Поэтому, когда он больше не мог быть уверен, он усыпил Бенедикта, спокойно и тихо. А потом ему уже не оставалось ничего другого, как сделать то же самое с самим собой. Никакая неволя не смогла бы удержать Майкла, даже отделение «Икс», даже Мориссет. Он был птицей, но клетку для себя он делал собственными руками.
134 
