37 
— В прятки играете? — подтрунивали знакомые, дружески похлопывая Джошуа по спине. — Признайтесь, что вы с ними сделали? Отравили мухоморами? Пустили на удобрение?
— Скажете тоже! — сдавленно посмеивался Джошуа. — Ха-ха, при чем тут мухоморы! Один полез в ледник за мороженым, не смог выбраться и за ночь сам превратился в эскимо. Другой зацепился за обруч для крокета и пробил головой стекло в оранжерее.
— Превратился в эскимо! Пробил стекло! — подхватывали гости. — Ну, Джошуа, вы и шутник!
— Это чистая правда! — настаивал Джошуа.
— Чего только люди не придумают!
— Нет, серьезно, куда запропастился старик Шлейгель? А этот прохиндей Смит?
— И в самом деле, куда подевались Шлейгель и Смит? — спросила Мисси через пару дней.
— Надо подумать. Историю с мороженым подстроил я сам. А вот обруч?… Не ты ли подбросила его в самое неподходящее место, чтобы я споткнулся и угодил головой в стекло?
Мисси застыла. Он попал в точку.
— Так-так, — сказал Джошуа, — значит, настало время кое о чем потолковать. Пирушкам надо положить конец. Еще одна жертва — и сюда примчится полиция с сиренами.
— Верно, — согласилась Мисси. — Наши маневры рикошетом ударят по нам самим. Что же касается обруча… Перед сном ты всегда прогуливаешься по оранжерее. Но за каким чертом туда понесло Шлейгеля — в два часа ночи? Поделом этому болвану. Долго он будет преть под компостом?
— Пока я его не перетащу к замороженному.
— Силы небесные! Отныне никаких гостей.
— Будем коротать время наедине — ты да я, да еще… гм… люстра.
— Не дождешься! Я так запрятала стремянку — вовек не отыщешь.
— Проклятье! — не сдержался Джошуа.
В тот вечер, сидя у камина, он наполнил несколько рюмок самым лучшим портвейном из домашнего погреба. Стоило ему выйти из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок, как она бросила в свою собственную рюмку щепоть белого порошка.
— Какая гадость, — пробормотала она. — Банально до неприличия. Зато расследования не будет. На похоронах люди скажут: он в последнее время ужасно выглядел, краше в гроб кладут.
С этими словами она — для верности — добавила еще чуть-чуть смертоносного зелья. Тут вернулся Джошуа, опустился в кресло и взял со стола рюмку. Повертев ее перед глазами, он с ухмылкой перевел взгляд на жену:
— Шалишь!
— Ты о чем? — с невинным видом спросила она.
В камине уютно потрескивали поленья. На полке тикали часы.
— Не возражаешь, дорогуша, если мы поменяемся рюмочками?
— Уж не думаешь ли ты, что я подсыпала тебе яду, пока ты говорил по телефону?
— Тривиально. Избито. Но не исключено.
— Ох уж, бдительность-подозрительность. Ну, будь по-твоему. Меняемся.
На его лице отразилось удивление, однако рюмки перешли из рук в руки.
— Чтоб тебе пусто было, — буркнули они в один голос и даже рассмеялись.
Каждый с загадочной улыбкой опорожнил свою рюмку.
С видом беспредельного блаженства они поудобнее устроились в креслах, обратив к огню призрачно-бледные лица, и наслаждались ощущением тепла, которое разливалось по их тонким, если не сказать, паучьим жилам. Джошуа распрямил ноги и протянул пальцы к тлеющим углям.
— Ах, — выдохнул он. — Что может быть лучше доброго портвейна!
Мисси склонила седую головку, пожевала ярко накрашенные губы и начала клевать носом, то и дело исподволь поглядывая на мужа.
— Жалко горничную, — вдруг прошептала она.
— Да уж, — так же тихо отозвался он. — Горничную жалко.
Огонь разгорелся с новой силой, и Мисси, помолчав, добавила:
— Мистера Шлейгеля тоже жалко.
— Нет слов. — Он подремал. — Да и Смита, между прочим, тоже.
— И тебя, старичок, — после паузы медленно выговорила она, хитро сощурившись. — Как самочувствие?
— В сон клонит.
— Сильно?
— Угу. — Он остановил на ней взгляд совершенно ясных глаз. — А ты, дорогуша, сама-то как?
— Спать хочется, — ответила она, смежив веки. Тут оба встрепенулись. — К чему эти расспросы?
— В самом деле, — насторожился он. — К чему это?
— Видишь ли… — Она долго разглядывала носок черной туфельки, медленно отбивавшей ритм, — я полагаю, хотя до конца не уверена, что у тебя скоро откажут желудочно-кишечный тракт и центральная нервная система.
Он еще немного посидел с сонным видом, безмятежно поглядывая на огонь в камине и прислушиваясь к тиканью часов.
37 
