– А что, Растов каждый день так наливается? – поинтересовался я.
– Нет. – Это началось в канун новолуния.
– Линда Эндерби уже успела нанести вам визит?
– Да. Они долго говорили о поэзии и о каком-то Пушкине.
– Ты, случайно, не в курсе, она видела икону Альхазреда?
– Так ты знаешь, что она у нас? Нет, пьяный ли, трезвый, он никому ее не покажет, пока не наступит в том
нужда.
– Когда я высматривал тебя, то заметил, как он прижимал к груди что-то, очень похожее на икону. Она написана на куске дерева, примерно трех дюймов высотой и девяти длиной?
– Да, сегодня он действительно доставал ее из тайника. Когда на него находит депрессия, он говорит, что икона помогает ему взбодриться и «отправиться к берегам Хали, чтоб снова оценить деянья разрушенья», а затем в очередной раз обдумать возможное применение ее.
– Эти слова могут быть восприняты как девиз закрывающего, – сказал я.
– Иногда, Снафф, мне кажется, что ты закрывающий.
Наши глаза встретились, и я остановился. В какой-то момент все равно приходится идти на риск.
– А я и есть закрывающий, – сказал я.
– Черт возьми! Значит, мы не одни!
– Только давай потише, – успокоил его я. – И вообще, на время забудем об этом.
– Но ты хоть, по крайней мере, скажи, может, тебе еще кто-нибудь известен?
– Не известен, – ответил я.
Я затрусил дальше. Сделан первый шажок, одержана первая победа. Мы миновали нескольких коров – головы опущены, что-то шумно пережевывается. Со стороны дома Дорогого Доктора до нас донесся приглушенный раскат грома. Поглядев налево, я различил на горизонте холм, который именую Собачьим Гнездовищем.
– Эта могила дальше к югу, чем предыдущая? – уточнил я, когда мы свернули на тропку, ведущую в том направлении.
– Да, – кивнул он.
Я попытался представить себе образ, который в результате всех этих новых поселений простерся еще в двух направлениях. Порой это очень раздражало – ищешь, ищешь, а потом оказывается, что все твои расчеты никуда не годятся. Такое впечатление, будто какая-то дьявольская сила забавляется со мной. Сложней всего было отказываться от тех вариантов, которые, казалось, подходили ну по всем параметрам.
Наконец мы очутились на клочке земля, который в далеком прошлом, очевидно, принадлежал какой-то родовитой семье. Только семьи этой уже давным-давно не было на свете. На вершине ближайшего холма маячили развалины старого особняка. От него остался один фундамент, не больше. Но в то же самое время я заметил, что место успокоения членов семьи кем-то снова обжито. Ползец провел меня на поросшее травой кладбище – вся ограда его обвалилась, за исключением восточной решетки, которая, хоть и скособочилась, но все-таки держалась.
Сквозь заросли высокой травы мы прошли к огромной каменной плите. По сторонам ее виднелись следы недавних раскопок, сам же камень был поднят и сдвинут немного в сторону, оставляя, таким образом, довольно широкую щель, сквозь которую мог бы пролезть даже я.
Я сунул внутрь нос и принюхался. Пыль.
– Если хочешь, я могу сползать вниз, – предложил Ползец.
– Давай спустимся вместе, – ответил я. – После такой прогулки мне и самому захотелось взглянуть на это.
Я пролез внутрь склепа и сделал несколько неуверенных шажков. На пути мне попалась лужа, я переступил через нее. Впрочем, луж вокруг оказалось немало, и не мог же я обходить их все. Свет сюда почти не проникал, однако, немного попривыкнув к темноте, я наконец различил стоящий на возвышении гроб. Крышка его была откинута в сторону. Еще один гроб был отодвинут к стене, чтобы освободить место.
Я приблизился к нему и снова принюхался, хотячто там можно учуять и сам толком не знал. В ту ночь когда мы впервые повстречались, от Графа вообще ничем не пахло – мое обоняние было введено в полное заблуждение. Но стоило приблизиться и присмотреться повнимательнее, как сразу пришла в голову мысль: с чего бы ему оставлять крышку откинутой? Сей факт абсолютно не соответствовал тому типу, что представлял собой Граф.
Поднявшись на задние лапы, я оперся на край гроба и заглянул внутрь.
Ползец, извивающийся поблизости, нетерпеливо спросил:
– Ну, что там?
Только тогда я осознал, что непроизвольно рыкнул.
– Игра становится все более и более серъезной, – ответил я.
Он забрался на бортик, оттуда перебрался на гроб, где и замер, напоминая причудливый головной убор какого-нибудь фараона.