Особенно,... 
92 
Вскоре является Тианна. Рюкзак-овечку она держит перед собой, как эгиду.
— Я хотела попросить прощения за вчерашнее.
— Больше так не делай, это неправильно. Нельзя на одних людях отыгрываться за боль, которую причинили тебе другие, — наставляет Леннокс. — Понимаешь, о чем я?
Тианна садится на кровать, не выпуская из рук овечки.
— Рэй, прости меня, — произносит она убитым голосом. — Ты такой добрый. — Глаза наполняются слезами, в следующую секунду раскаяние сменяет паника. — Ты ведь не скажешь маме?
— Ты поступила нехорошо, — произносит Леннокс. — Но я принимаю твои извинения. Я никому ничего не скажу.
— Это будет наш секрет?
«Секреты между взрослым мужчиной и девочкой; такая валюта в ходу у извращенцев».
— Как я уже сказал, — ощетинивается Леннокс, — вчерашний инцидент останется между нами. Ты вела себя плохо, но оказалась достаточно взрослой, чтобы извиниться, поэтому я тебя прощаю. Все, проехали.
Тианна кладет рюкзак на кровать. Вымучивает улыбку в адрес Леннокса.
— Знаешь что, Рэй? Когда он... когда Вине меня... трогал, и целовал, и вообще... мне казалось, это неправильно. Понимаешь?
Леннокс через силу кивает.
— Я чувствовала себя, ну, типа, грязной. Но я подумала, если бы я делала это с человеком, который мне нравится, было бы нормально, никакой грязи. Все было бы понятно и хорошо.
— Нет. Непонятно и нехорошо, потому что ты слишком мала, — возражает Леннокс. — Тебе будет хорошо, но не раньше, чем ты дорастешь до подобных вещей. Никому не позволяй украсть у тебя детство. — Леннокс думает о себе приблизительно Тианниного возраста; они с Лесом Броуди катят велосипеды в темный туннель.
— Ребенком ведь быть неплохо, — произносит Тианна не то с утвердительной, не то с вопросительной интонацией.
— Конечно, нет. Если не заниматься взрослыми вещами.
В этом суть. Мы все были детьми; всем детям нравится одно и то же. Никто не станет кормить младенца жареной зубаткой или шоколадным печеньем, или показывать ему шоу «Красавицы и умники», разве не так?
Тианна улыбается, кивает в знак согласия.
— И в этом нет ничего странного или стыдного. Младенцы превращаются в детей дошкольного возраста, потом в подростков. Вкусы у них меняются. Подростки становятся взрослыми людьми. И снова смена вкусов. — Тианна продолжает кивать, Ленноксу ясно: она уловила мысль. — А расскажи-ка ты мне лро этого своего дядю Чета.
— Он — мамин... — начинает Тианна, не подумавши, — друг. Он просто друг. А я дружу с его внучкой Эми. Она очень славная. На самом деле Чет мне не дядя. Но он к нам с мамой хорошо относится. Не то что Вине.
— Кто такой Вине?
- Не хочу ни с кем о нем говорить, — произносит Тианна. И многозначительно взглядывает на Леннокса. — Только с Нушкой.
«Она знает, что я рылся в ее вещах. По крайней мере думает, что мог рыться, не исключает такого поворота».
— Кто это — Нушка? — спрашивает Леннокс спокойно, хотя внутри все обрывается.
Прежде чем ответить, Тианна смотрит на Леннокса долгим взглядом.
— Нушка — моя лучшая подруга.
— Вы в школе вместе учитесь?
Тианна качает головой.
— Нушка учится в другой школе?
Тианна откидывается на кровати, смотрит на потолочный вентилятор.
— Типа того. Просто Нушка всегда рядом, когда она мне особенно нужна. Я могу писать ей обо всем.
— То есть она — твоя подруга по переписке?
Тианна, кажется, не слышит, загипнотизированная вращением вентилятора. Когда девочка наконец подает голос, он звучит скучливо, хотя и напевно, будто она играет в надоевшую игру, намертво вошедшую в обычай.
— Понимаешь» вроде все плохо, а напишу Нушке — и легче становится. Бывает ведь, что все наперекосяк, а поговорить не с кем. С мамой, конечно, можно, только мало о чем.
— А про Винса ты маме говорила?
Девочка переворачивается на живот, опирается на локти. Ее передние зубы теперь выглядывают из-под верхней губы. Она смотрит на Леннокса, медленно кивает.
— И как мама отреагировала? — Леннокс изо всех сил старается не перейти в режим следователя.
Тианна резко садится, подтягивает колени к подбородку, ноги плотно сдвинуты. Встряхивает головой, волосы падают на лицо. Некоторое время молчит, наконец находит в себе силы, голос тонкий, испуганный, как у совсем маленького ребенка.
— Первый раз, когда я пожаловалась маме на Винса, она заплакала. Потом сильно рассердилась. На меня. Сказала, что я плохо себя вела. У нее голос такой был — прямо злой. Еще сказала, что я плохая. Что я ревновала и хотела помешать ее счастью. И вот, про других я с мамой говорить уже не могла.
92 
