Особенно,... 
90 
— Я — Гарет Хорсбург, — почти жизнерадостно усмехнулся Кондитер. — Можете звать меня Жеребцом.
Ты отправился к отцу на работу, в Хэймаркет; вы давно не виделись. Ты хотел вытащить отца в паб. Это означало, что сам ты выпьешь не больше пинты: при отце ты не позволял себе лишнего. Ты улыбнулся Джэсмин, секретарше. Она провела тебя в крохотный кабинет. Отец как раз закончил телефонный разговор. Ты еще из-за двери уловил его одышку. Занятый своими проблемами, ты не видел, в каком состоянии находится отец. Тем более что он всегда был скуп на эмоции. Однако имелись и физические признаки. Например, лицо у него побагровело и как-то все отекло, надулось изнутри. Отец скукожился — или выкипел, словно жизнь зазевалась и забыла выключить газ под кастрюлей. Красных прожилок на Скулах стало больше.
Отец заговорил, однако ты думал о Жеребце, разведенном госслужащем, который жил близ Эйлсбери со своей немощной матерью. Твои коллеги и все заинтересованные лица скоро пришли к заключению: Гарет Хорсбург удручающе нормален. С таким охотно здороваешься по-соседски; правда, в компании такого малость заносит, а еще он отличается педантичностью. Такой состоит членом пригородного гольф-клуба, с таким можно пропустить стаканчик, но не больше — скучно становится.
Ты бился в тисках мощнейшей слуховой галлюцинации — память терзали омерзительные подробности из Хорсбурговых допросных откровений. В настоящее тебя вернул глухой отцовский голос.
— Это, Рэй, продолжается уже как минимум десять лет. — Отец громыхнул об стол коробкой с папками. — Как минимум десять лет она за моей спиной трахается с Джоком Аллардайсом. Моя Авриль — твоя мать — и Джок Аллардайс.
Ты среагировал на слово «трахается». И даже не потому, что твой отец никогда не выражался ни при тебе, ни при остальных членах семьи, если не считать единственного «сукин сын» — отец выдохнул его, не веря собственным глазам, когда Альберт Кидд забил первый гол за «Данди» в «Денс-парк»[19]. А было это в 1986 году. Нет, ты явственно увидел свою мать, потную, крутобокую, оседлавшую друга семьи и соседа, пожилого разве-денного Джока Аллардайса, которого ты привык звать дядей Джоки. Тебе стало стыдно, как ребенку, впервые осознавшему: его родители тоже занимаются этим. Глядя в отцовские глаза, желтоватые, с узкими зрачками, в чем-то козьи, полные ненависти, смешанной с непониманием, ты еле сдерживал смех.
— Что ты намерен делать? — Твой палец непроизвольно потянулся к переносице. Тесный кабинетик будто сомкнул стены.
— А что тут сделаешь? У нас не было близости с тех пор, — отец продолжал бесцветным голосом, видно, давно свыкся со своим постыдным положением, — как случился инфаркт. Все из-за лекарств. Они кровь разжижают. Я больше не могу... — он запнулся, поежился. — Пробовал виагру, да врачи сказали, она для меня опасна. Даже пытался порнофильмы смотреть, думал, сила вернется — без толку. Твоей матери все еще необходим секс, какое право я имею ей мешать?
— Она твоя жена, — произнес ты. Ты наконец рассердился на отца — за отсутствие самоуважения и на мать — за предательство.
— Какой из меня теперь муж?
Ты откашлялся. Не многовато ли для одного человека? Хорсбург, урывающий оргазмы ценой детских жизней. Отец, не способный заняться сексом с собственной женой. Мать, путающаяся с другом семьи и соседом. Нет уж, пусть скормит подробности кому-нибудь другому.
— А Стюарту ты об этом говорил?
Отец удивился.
— Нет. А какой смысл?
А такой, что не все же меня грузить, подумал ты.
— Ну, Стюарт мог бы что-нибудь посоветовать. Он ведь актер. Должен разбираться в мотивах человеческих поступков.
— Я думал, ты как полицейский...
— Папа, мы людей за решетку сажаем.
Отец удрученно кивнул, ты вышел, сказал, что с этим последним делом даже на пиво времени нет, ты просто заскочил поздороваться, мимо проезжал. Больше ты отца не видел. Несколько дней спустя он умер, тут же, в кабинетике, его обнаружил Стюарт. Отец пытался разделить с тобой бремя ужасной тайны, отравлявшей ему существование, но ты мог думать только о гнусном извращенце.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ - 14 Морской волк
В аукционном зале душно, народу битком. Перед Ленноксом печальное, отечное лицо Боба Тоула. Тоул поник у аналоя, в руке у него молоток. Лот — женская фигура в натуральную величину. Продается вместе с гробом, поставленным на попа, успела окоченеть. У женщины светлые волосы того же оттенка, в который красится Труди, а лицо Марджори, куклы Джеки.
90 
