62 
Некоторые с ружьями.
– Православные! – надрывается Ермолай Прокофьич, пока немой дворник продолжает терзать било. – Доколе! стерпим ли?!
И палец тычет зачем-то в перепуганного Тимоху-лосятника, сжавшегося в комок за купеческой спиной.
– Слыхали? Лихие людишки Филата Луковку ни за хрен песий зарезали! А старшую его, Акулину, снасильничали да в омут! убили девку! убили!
– И-и-и! – это Пелагея, Филатова женка.
И разом подхватили истошный вопль: сперва осиротевшие Луковки-безотцовщина, всем кагалом, а за ними любой, кто глотку по чужим страстям драть горазд.
– Православные! Нет сил!
А приказчик с немым уже тянут ящики с дорогой «монополькой», уже суют без счета в жадные руки…
– Имай вражин! бей в душу! Власти далеко, мы рядом!
Льется водка в глотки, рвутся колья из плетней, вот и за берданками побежали, кто сразу не спохватился… движется к окраине безликий зверь толпы.
– Факелы! пали факелы!..
Умен купец. Верно рассчитал. Раз сухим из воды вряд ли доведется, раз хитрый зачин кляпом в глотке обернулся, значит, топи лишних в той воде, закручивай половодьем! – опосля не разобраться, кто прав, кто виноват, кого за шиш убили, кого за большие деньги.
Повязан Кус-Крендель кровавой порукой.
– И-эх!..
Несется по лесу Дикая Охота.
Ближе.
Еще ближе.
Боль. Страшная, привычная. Надо спешить, после увиденного в пламени каждая минута на счету – а торопить боль нельзя. Запретно. Пока переплавится, пока сгорит все, чему гореть на роду написано, пока мука слезная силой сделается, сплавит тело с телом, душу с душой…
Ах, как больно-то!
И все-таки он не вытерпел, Федор Сохач. Мужики завсегда так… бабы – живучей. Дернулся без ума, одним ужасом телесным, шатнул камень мышц; потащил руку из огня Договорного. Чуть кулак не разжал – не кулак, уголь сизый, насквозь прокаленный! – чуть не разжал, да ты не дала, Княгиня. Вцепилась матерью в чадо единственное, что над бездной повисло; разжать не дала, но и не удержала.
Поползла Федькина ручища прочь.
Ан не освободилась.
Пошла вперехлест Друцева лапа с кулачком Акулькиным, в ней зажатым.
Тут-то ты их и увидела: голый ром-вожак, костистый, рослый, из тех коней, что и старыми борозды не портят – и девка не девка, девица не девица, тощая, кожа в пупырышках, а в глазах одно бьется: вытерплю!
Бабы – живучей… ах да, говорено уже.
Зацепились руки за руки: хочешь уйти, а останешься!..
Гори на брудершафт.
– Рашеля… прости.
И сунул Федюньша себя в огонь по плечо.
Чтоб наверняка.
Чтоб болью боль перешибить.
* * *
А пламя возьми да и погасни.
КУШ ПОД КАРТОЙ
или
ПОКАЗАНИЯ ОЧЕВИДЦЕВ
Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих;
сеть расторгнута, и мы избавились.
Капель дробно плясала по подоконнику.
И вприсядку, и колесом, и искрами под божьим солнышком, отвлекая людей, соскучившихся по настоящей, не календарной весне, от дел праведных.
Эй, вот она я! любуйтесь!
Впрочем, в данном случае все потуги капели обратить на себя внимание пропадали втуне. Господин полуполковник были крайне заняты: читали свежедоставленный отчет о происшествии и прилагавшийся к нему протокол опроса свидетелей.
Если тихонько приглядеться, любому покажется – их бдительность изрядно скучают. Вон, толстые пальцы, поросшие жестким рыжим волосом, с ленцой листают бумаги, взгляд наискось скользит по строчкам…
Да, все верно, скука томит.
Хандра.
И то сказать! – разве можно со вниманием и трепетом душевным читать эдакую околесицу:
"Уртюмов Ермолай Прокофьев, купец второй гильдии, жительствующий в селе Кус-Крендель Мордвинского уезда, при дознании добровольно и без принуждения всякого показал:
– В ночь с 23-го на 24-е марта месяца сего года, вскоре после полуночи, в ворота усадьбы, где я имею жительствовать, постучался громким стуком Драчев Тимофей, в том же селе проживающий, православный, родом занятий – лесной добытчик. Оный Драчев Тимофей, в явном изумлении находясь, изъяснил, что стал противу воли своей свидетелем убиения, случившегося на лесной заимке, в близкой округе от села Кус-Крендель Мордвинского уезда находящейся. На той заимке, как было мне поведано, имели место быть пьянство и глумление, куда вышеизложенного Драчева Тимофея силой ввергли неведомые ему лица. Следствием указанной пьянки и глумления убиен бысть обыватель того же села Кус-Крендель, крестьянин Луковка Филат, православный. После изложенного преступного действа случилась всеобщая драка, Драчев Тимофей же, воспользовавшись суматохой, сбежал, поспешив уведомить…"
62 
