Да что ж это я ему сулю, дура несчастная?!!
Осеклась, рот захлопнула, чуть язык проклятый не откусила. Вот сейчас как разгневается Вадюха-Сковородка на болтовню мою паскудную… А он все не гневается. Все смотрит, вроде и не на меня – а СКВОЗЬ, будто Друца с Рашелькой у меня за спиной увидал; и такой меня страх взял, что холодом враз пробрало, мурашками вся покрылась.
Не заметила поначалу: когда хозяин дома на бок валиться стал.
Кулем крупяным.
Неужто тоже вина перепил, как Мишок?!
Мужик какой-то, из гостей, видать, в лад подумал. Подхватил за плечи, встряхнул:
– Ты чего, Вадюха? лишнего хватил?
А тот вдруг как задергается! ровно припадочный!
Посинел весь, пена изо рта, глаза белым-белы, безумные. Рычит волком в западне, бьется; гости из-за стола повыскакивали, кинулись на помощь, а у меня в голове одно гремит, погребальным колоколом:
"Ждет тебя, сокол ясный, беда близкая; и твоя беда, и не твоя, по другу ударит, на тебе отзовется, для других эхом откликнется…"
Хасиям![17]
Напророчила, дуреха!
И еще отчего-то Друц вспомнился. Как он медведиху уговаривал, а потом вот так же на земле дергался, пеной исходил, синий весь, глаза выпучил…
– Уходим, Аза! Быстро!
Даже карты забрать не успела. Катарина меня за локоть – и к воротам. Детей во дворе и след простыл, а за нами Лейла прочь спешит-торопится.
Позади вопль стоголосый:
– Сглазили, стервы! Держи их, сучек! Вот ужо ребра пересчитаем ведьмам!
И поверх – дикий, звериный рев:
– Не сметь! Пусть идут! То не их вина…
Очухался-таки Вадюха, спасибо ему!
Что ж это я тебе нагадала, сокол?!
* * *
По селу шли быстро, хотя и не бежали; то и дело оглядывались – не опомнятся ли грушевцы? Не погонятся ли? Сгоряча и наплевать на Вадюхины слова могут: такой случай ведьм-ромок проучить!
Однако, слава богу, пронесло. Не погнались.
Уже на околице Катарина обернулась ко мне:
– Как карты легли, Аза?
И не видела, а почуяла: пала тень на плетень!
– Да хотела как обычно – счастья, удачи, жену молодую, денег побольше… Сама знаешь, чего положено. Сперва так и падало – само, представляешь? А потом… потом десятка крестовая, черт бы ее побрал! Беда близкая. Я едва сказала – а он…
– Ой, глаз у тебя, Аза! Ой, глаз! У бабки моей, говорят, такой был!
Лейла рядом идет; губы кусает. Она-то, Лейла, из сэрвов, а сэрвы на гадание страсть злые: что надо, видят, и что не надо, тоже видят. Мне Друц рассказывал – он хоть сам из ловарей[18] родом, да знает. Ревнует Лейла к моему глазу; по-доброму, чистой завистью, нет в ней зла.
А дети давно вперед убежали. Они-то первые и углядели.
Гляжу: назад, к нам несутся.
И галдят – ну точно глухари на токовище:
– Мертвяк! Джя, джя! Утопленник там!
Они по-ромски орут, только мне уж давно без разницы – по-каковски. Иногда даже самой дивно! А того удивительней: где тут утопиться-то можно, в степи?!
Небось, шавят, пострелята!
Глядь, за холмом – низинка, ручей плещется. Мы, когда сюда шли, не заметили. По берегу трава сочная, кусты ветки в воду свесили – и белеет там, меж кустами.
Сердце у меня зашлось, и ноги враз идти отказались. А потом сами туда, к ручью понесли.
Он там и лежал, Михаил-Мишок.
Вроде как спал. Вот только не спят люди лицом в воде.
Лежит, не шевелится; кудри буйные ручей полощет, гладит, последней лаской ласкает. Что ж ты так, Миша?! Протрезвился, значит?
Навсегда протрезвился.
Хотела вытащить – может, жив еще, может, откачаем? – да Лейла с Катариной не дали. Прочь потащили, шепчут в оба уха:
– Не помочь ему! мертвый он! пошли отсюда, Аза!
– Увидят – на нас свалят! живыми не отпустят!
– Пошли, пошли! не надо смотреть! не оглядывайся!
А я все равно оглядываюсь. Жаль, видно плохо, туманом застит. И понимаю: не туман это. Я это ревьмя реву; слезы глаза туманят.
Остановилась, зажала плач в кулак. Слезы рукавом отерла. Глянула назад в последний раз, словно прощаясь – и вижу: далеко по степи человек прочь уходит. Ноги, как ходули, сам на цаплю похож…
Землемер!
Точно, землемер… он, кажется, так обратно во двор и не вернулся.
Тут смешалось все в голове: Вадюха в корчах бьется, пеной исходит, потом мертвое Мишкино лицо привиделось – багровое, с глазами выпученными; а позади землемер, смотрит оловянными пуговицами; и над всем этим – голос.
Вроде мой, а вроде и не мой:
– А ждет тебя, сокол ясный, беда близкая. И твоя беда, и не твоя, по другу ударит, на тебе отзовется, для других эхом откликнется, свет белый не мил станет…
17
Караул! пропали! (ром.).
18
Ловари, сэрвы, кэлдэрари и т. д. – ромские этнографические группы; ловари больше жили на территории Транссильвании, сэрвы – Малороссия и юг России.