152 
Банное помещение Эврита приятно удивило его – в отличие от остальных строений и покоев дворца, носивших печать если не бедности, то небрежения и запустения, здесь было чисто и уютно; и в соседней пристроечке уже суетились две семнадцатилетние девочки, при виде Иолая накинувшие на бедра льняные полотенца.
Одна из них – синеглазая худышка с забранными сзади в узел пышными светлыми волосами – усердно таскала лекифом[50] воду из громадного бронзового котла на трех оканчивающихся копытцами ножках, заполняя вторую ванну и искоса поглядывая на стоявшего рядом басилея; другая же, черноволосая и полногрудая уроженка Фессалии (только плодородная Темпейская долина рождала вот таких женщин, чуть ли не с рождения предназначенных для любви и материнства), поддерживала ровный огонь в очажных углублениях под котлом.
«На Алкмену похожа», – чуть не вырвалось у Иолая, и он отвернулся, стараясь не глядеть на фессалийку, – но в памяти всплывало: Тиринф, и по эстакаде в узкий проход между башнями, ведущий к крепостным воротам, сворачивает колесница со стариком и старухой.
Старик – великий критянин Радамант, закон которого некогда, словно поданный вовремя щит, прикрыл тринадцатилетних близнецов; старуха – Алкмена, мать Геракла, женщина, которую покойный лавагет Амфитрион Персеид давным-давно делил с богом.
Покойный лавагет Амфитрион Персеид.
– Нравится? – весело поинтересовался Эврит, поймав взгляд Иолая. – Завидная невеста! Лаодамия, дочь Акаста…
– Акаста? – приподнялся Иолай, ухватившись за борта ванны. – Акаста, аргонавта, нынешнего иолкского басилея?! Разве… разве это не рабыни?!
И уже по-другому посмотрел на зардевшуюся – то ли от слов Эврита, то ли от жара очага – Лаодамию.
Некоторую грубость собственного вопроса он понял с опозданием.
– Рабыни? – расхохотался басилей Ойхаллии, звонко хлопая себя по жилистым безволосым ляжкам. – Знаешь ли ты, юноша, что за эту вот «рабыню» (Эврит ласково подергал худышку-синеглазку за волосы) женихи на поле стрелы мечут?! Ну что, Иола, дочь моя, – ты счастлива?
Иола молча кивнула и отошла от уже наполненной ванны.
Глядя на Эврита, шумно устраивающегося в ванной – ни дать ни взять Посейдон в заливе, – Иолай думал, что сотни раз сталкивался с обычаем, когда женщины из семьи хозяина дома прислуживают гостю при омовении, но ни разу не видел, чтобы дочь помогала омываться отцу, да еще при посторонних.
Что ж, видимо, годы не укротили Эвритовой привычки эпатировать окружающих.
– Ты не похож на юнца, Иолай, – отфыркавшись, бросил басилей. – Телом – не похож. Я имею в виду даже не количество шрамов… Скорее ты напоминаешь своих родичей – словно не сын и племянник, а третий брат. Причем не намного младший.
– Ты тоже не похож на дряхлого старца, Эврит-стрелок, – Иолай попытался вложить в эти слова еще что-то, кроме вежливости. – Вот только… твоя дочь и ее подруга, случаем, не глухонемые?
– Нет, – мокрые волосы Эврита облепили лицо, и «нет» прозвучало глухо и невыразительно.
– Тогда я бы на твоем месте отослал их.
– Зачем?
– Понимаешь, там, в мегароне, ты разговаривал с неглупым честолюбивым юношей из хорошей семьи, который должен был прийти в восторг от общения со столь выдающимися правителями – а как же, своим величают! – и заскакать от счастья при виде радужных намеков на ванактство в Микенах. Так, басилей?
– Ну… примерно так, – усмехнулся Эврит, добавляя в воду кипрских благовоний.
Иолай последовал его примеру.
– И – естественно – такому юноше ты не сказал всего. А я хочу знать все.
– Ты хочешь знать больше? – Басилей вытянул ногу, и подбежавшая Иола принялась подрезать ему плоские белесые ногти кривым бронзовым ножичком.
– Нет, басилей. Я хочу знать все.
– Не слишком ли ты дерзок даже для возничего Геракла? – осведомился Эврит.
– Для Иолая, возничего Геракла, – да… Одержимый.
Сказав это, Иолай погрузился в ванну с головой и некоторое время лежал, задержав дыхание и расслабившись, как атлет после первого забега, готовящийся ко второму.
Когда он вынырнул – девушек рядом не было.
Горел огонь под котлом, курился пар над керамическими плитками, и Эврит-стрелок смотрел на него в упор тем взглядом, которым лучник смотрит на мишень.
«А эти – там, на поле – полагают, что это они состязаются с Эвритом!» – подумал Иолай, беспечно натирая плечи ароматическим жиром.
– Для Иолая, – еще раз повторил он, – для возничего Геракла – да. Но не для Амфитриона-Изгнанника, сына Алкея, внука Персея-Горгоноубийцы. Не для вернувшегося из глубин Эреба. Ты поступил разумно, отослав девушек, Эврит.
152 
