— Мы мистеру Слэттеру не нравимся, — дружеским тоном поведала она Дику, — в противном случае он навещал бы нас почаще. — Она уселась на краешек старого дивана, полностью утратившего форму и превратившегося в нагромождение вздутий и углублений, обтянутых выцветшей синей тканью.
— Как дела с магазином? — поинтересовался Чарли, не отрывая глаз от обивки.
Мы на него махнули рукой — затея себя не оправдала, — отрывисто ответил Дик. — Ну а товары забрали себе.
Чарли посмотрел на серьги в ушах Мэри, на обивку дивана, представлявшую собой синюю, покрытую безобразным узором ткань, которая продавалась только туземцам и которая в Южной Африке столь неразрывно ассоциировалась с товарами для кафров, что Чарли был потрясен до глубины души, увидев ее в доме у белого. Насупив брови, Слэттер посмотрел по сторонам. Занавески изорваны, одно оконное стекло разбито и заклеено бумагой, другое — расколото трещиной и оставлено в таком состоянии. При взгляде на комнату создавалось неуловимое ощущение запустения и увядания. Повсюду лежали товары из лавки, где-то прикрывая спинку стула, а где-то играя роль сидений. Чарли мог счесть это за робкую попытку сохранить в комнате хоть сколь бы то ни было приличный вид, однако его грубоватое добродушие испарилось. Теперь он умолк и помрачнел.
— Останешься на ужин? — наконец спросил Дик.
— Нет, спасибо, — ответил Чарли, но потом из любопытства передумал: — Хотя, да, пожалуй, останусь.
Сами того не осознавая, мужчины беседовали так, словно находились в обществе инвалида, однако Мэри, с трудом поднявшись, закричала с порога:
— Мозес! Мозес!
Поскольку туземец так и не появился, она повернулась к ним, улыбнулась — дружески, застенчиво — и промолвила:
— Извините, но вы сами знаете, какие из туземцев работники.
Она вышла. Мужчины сидели молча. Дик отвернулся от Чарли, который, в силу того что никогда не признавал необходимости вести себя деликатно, неотрывно взирал на Тёрнера, словно стараясь заставить того объясниться, сказать хоть слово.
Мозес подал ужин, состоявший из чая, хлеба с прогорклым маслом и куска холодного мяса. Вся посуда была в трещинах — ни одной целой тарелки и чашки, а взявшись за нож, Чарли почувствовал, что тот покрыт слоем грязи. Слэттер ел с отвращением, которое не считал нужным скрывать. Дик молчал, а Мэри то и дело с жеманным видом, вызывающим испуг, отпускала резкие бессвязные замечания о погоде, потряхивала серьгами, дергала худенькими плечиками, кокетничая с Чарли, пытаясь с ним незатейливо флиртовать.
На все это Чарли не реагировал, отвечая: «Да, миссис Тёрнер», «Нет, миссис Тёрнер», поглядывая на нее холодно, с презрением и неприязнью.
Когда снова вошел туземец, чтобы собрать посуду, случилось нечто, заставившее Чарли стиснуть зубы и побледнеть от ярости. Они как раз сидели над жалкими остатками трапезы, а туземец обходил стол, неторопливо собирая тарелки. Чарли даже не обратил на него внимания. И тут Мэри произнесла:
— Мистер Слэттер, вы фруктов не желаете? Мозес, принеси апельсины. Ты знаешь, где они лежат.
Чарли, продолжая медленно работать челюстями, поднял настороженный взгляд. Его словно ужалил тон, в котором Мэри обратилась к туземцу, — она говорила с чернокожим с тем же самым жеманством, что и с ним.
— Апельсины кончились, — грубо, бесцеремонно отозвался туземец.
— Я же знаю, что они еще есть. Оставалось целых два. Я же знаю, что они есть, — доверительно обратилась Мэри к слуге. В ее голосе слышалась мольба.
— Апельсины кончились, — повторил туземец с угрюмым безразличием, в котором угадывались нотки самодовольства и осознания собственной власти, отчего у Чарли перехватило дыхание. У него буквально не было слов.
Он посмотрел на Дика, который сидел, вперившись взглядом в свои руки, — было не понятно, о чем он думает, и заметил ли он вообще что-нибудь. Слэттер перевел взгляд на Мэри: на желтоватой, испещренной морщинами коже под глазами виднелась безобразная краснота, а лицо недвусмысленно выражало страх. Кажется, она поняла, что Чарли кое-что заметил, и теперь поглядывала на него, виновато улыбаясь.
— Давно у вас этот работник? — наконец спросил Чарли, кивком головы показав на Мозеса, который с подносом в руках остановился на пороге и, не стесняясь, прислушивался к разговору.
Мэри беспомощно посмотрела на Дика.
— Думаю, где-то года четыре, — невыразительным голосом ответил тот.