59 
А затем книги вернулись к ним такими же, как и были, — хотя, возможно, и не совсем такими.
Двадцать девятого числа, примерно в полвторого, человек, обрезавший цветущую вишню в саду возле их домика, крикнул Эдварду Келли, чтобы тот позвал доктора; продолжая свое занятие, он дошел до конца сада и, поднявшись в воздух, пошел прочь с секатором на плече, а когда Келли и Ди спустились в сад, его и след простыл.
«Какой-то злой дух», — сказал Келли.
Они стояли там, и цвет опадал на плечи, покрытые темными мантиями, как вдруг Джон Ди заметил в отдалении под миндалем «бумагу белую и тонкую, ветром колеблемую туда и сюда»; бросившись к ней, он обнаружил одну из сожженных книг: страницы белели как цветы, буквы чернели как сажа.
«Садовник», — сказал он. Он уселся под миндаль с книгой на коленях (не стала ли она тяжелее прежнего?), думая об Иисусе и Мариях в день воскресный и о возрождении. {131}
Со временем духи возвратили все сожженные книги. Фиал драгоценного порошка, потраченного Келли, был также восполнен веществом, похожим на высушенную кровь с серебром; время его близко, сказали они, но пока еще не наступило. Тем временем англичане были вызваны к нунцию: Giovanni Dii e suo compagno, autori d'una nuova superstitione,[28] докладывал тот в Рим, и хотя прямо их в ереси не обвинили, но из Праги выслали. {132} Приказ подписал сам император, вероятно, во время одного из приступов суеверного страха.
Все они боятся, размышлял Джон Ди: боятся нового, даже если оно исходит из уст Самого Бога; боятся душ человеческих, словно злых собак, которых надо держать на цепи, чтобы не кусались.
Лишившись пристанища, они поехали из Праги в Лейпциг {133} , вернулись в Краков, переехали в Эрфурт, далее в Кассель и Готу, держась чуть поодаль от владений императора, пока не нашли покровителя — Вилема Рожмберка {134} , крупнейшего магната Богемии, приверженца Искусства, собирателя книг и манускриптов, благодетеля художников и врачей; Рожмберк казался уменьшенной копией своего короля и императора, с которым он был схож по крайней мере томлением, ясно видимым во влажных карих глазах. С королем-императором его объединяла не только меланхолия и тоска по Камню, но также любовь к драгоценным и необычным камням с особыми свойствами; они сообща владели рудниками и нанимали искателей драгоценных камней, рыскавших по Исполиновым горам на северо-востоке с кайлом за поясом и императорской лицензией на добычу «кладов, металлов, драгоценных камней и всех сокрытых тайн природы в целости ея».
Рожмберк владел огромным дворцом в Праге, едва ли не смежным с куда более огромным императорским; на белых стенах чернели фигуры святых, мудрецов и рыцарей — «сграффито» {135} называют такой декор, словно рисунок чернилами по белому листу. Рожмберку принадлежали земли на юге и западе; Джону Ди и его семье предложили пристанище в замке Тршебонь. {136} На что император (вероятно, устыдившись и жалея, что утратил двух англичан) не стал возражать.
Так прошел год {137} , и Джон Ди писал домой сэру Фрэнсису Уолсингему, каким гонениям подвергался (вотще, ибо сил человеческих мы не страшимся), {138} но восторжествовал (Nuncius Apostolicus отправился в Рим с намыленной шеей, отчего он сам и все государство Римское и Иезуитское в страшном ужасе), и теперь он в состоянии, теперь он ручается, что может, теперь ему точно удастся… Что? Человеческий разум не в силах ограничить или установить, каковы должны быть непостижимые Господни способы обращения с нами, — писал он, но ничего так и не случилось, тайна оставалась невысказанной, ангелы молились, бормотали что-то невнятное, насмехались и бранились, но не раскрывали ее.
Среди них вновь объявилась Мадими, ставшая взрослой, к тому же обнаженной женщиной (тако же являет свой срам, {139} — записал Джон Ди). Она велела им возлюбить друг друга совершенной любовью, чего они до сих пор не сделали, вопреки ее повелениям, и добавила, что апостол Павел предавался плотским вожделениям, и ни мальчику, ни девочке среди паствы его не было от него спасения, так что он готов был отказаться от своего призвания, но Господь сказал ему: Довольно для тебя милости и благодати Моей. {140}
Они не могли постичь волю Небес, равно как не могли понять мудрость Господа, изрекшего: Кого помиловать — помилую {141} , для прочих же нет у Меня ничего; глуп вопрошающий о причине.
59 
