139 
Немного помолчав, он продолжил:
– «...И, погибая, люди возопили, и их вопль вознесся к небесам». – Он снова остановился, медленно и горько улыбаясь. – А что до остального, Лестат, находящегося между строками, которые цитировал ты, и теми, что цитировал я... Это все ложь! Я учил их цивилизации. Я учил их знаниям о небесах и ангелах! Это все, чему я их учил. Тогда на земле не было крови, не было беззакония, не было чудовищных великанов. Это все ложь и ложь, осколки и обрывки, хоронящиеся во лжи!
Я бесстрашно кивнул, вполне уверенный в этом и прекрасно все понимая – понимая с точки зрения иудеев, которые позже так твердо верили в святость и закон, встречаясь в жизни с нечестивостью и злом... и снова и снова рассказывали об этих хранителях, этих учителях, этих ангелах – тех, что полюбили дщерей человеческих.
– В том не было магии, – спокойно произнес Мемнох. – Не было никакого колдовства. Я не учил их ковать мечи! Я не обучал их войне! Если другой народ земли обладал знанием, мне известным, я рассказывал им. Что, например, в долине другой реки люди знали, как косить пшеницу серпами! И что на небесах жили офанимы – ангелы круглые, как колесо, и что если эту форму воспроизвести в материи, если к куску дерева прикрепить два круглых куска, то получится предмет, который может катиться!
Он вздохнул.
– Я потерял сон, я сходил с ума. Я изливал на людей знания, и они, измотанные, сгибались под их бременем, а я уходил в пещеры и вырезал на стенах свои знаки. Я изображал картины небес, земли и ангелов. Я изобразил Божественный свет. Я работал неустанно, пока каждый мускул моего смертного тела не начинал болеть.
Не в силах больше выносить общество этих людей, пресыщенный красивыми женщинами, я взял с собой для успокоения Лилию и удалился в лес. Я понимал, что должен поговорить с Богом в тишине.
Войдя под лесные своды, я рухнул наземь и лежал неподвижно, умиротворенный молчаливым присутствием Лилии и размышляя обо всем происшедшем. Я обдумывал доводы, которые намеревался изложить перед Господом, и то, как подкрепить эти доводы тем, что я узнал. Ничего из виденного мной у людей не могло заставить меня думать иначе. То, что я оскорбил Господа, потеряв Его тем самым навеки, и впереди меня ждет преисподняя вместо вечности, было реально и мне ведомо – и все эти мысли стучались в мои душу и сердце! Но я не мог изменить свое мнение!
Доводы, которые я намеревался представить перед Всемогущим, состояли в том, что эти люди стоят над природой и вне природы и требуют от Него все больших и больших знаний, и все, что я увидел, лишь укрепило меня в моем мнении. И то, как они проявляли интерес к небесным тайнам. И то, как они страдали и пытались найти оправдание этих страданий! Если бы только дать им знать о Создателе и причинах, по которым Он их создал... Все это было мучительно сознавать. И в самом сердце этой муки пылала тайна вожделения.
Во время оргазма, когда мое семя проникало в женщину, я испытывал экстаз, напоминающий райское блаженство; я испытывал его только в отношении лежащего рядом со мной тела, и на какую-то долю секунды я понимал – да, понимал, – что мужчины не часть природы – они лучше, они соприродны Богу и нам!
Когда люди пришли ко мне со своими смутными сомнениями – не царят ли повсюду невидимые монстры? – я ответил им отрицательно, ибо только Бог и Суд Небесный предопределяют все в этом мире, также и судьбу их душ в преисподней.
Когда они спросили, не будут ли непослушные мужчины и женщины – те, что не подчинялись их законам, – навеки брошены после смерти в огонь – очень распространенное среди них поверье, – я пришел в ужас и сказал им, что Господь никогда не допустит такого. Обрекать только что рожденную душу на вечное наказание в огне? Это отвратительно, сказал я им. И снова я им напомнил, что они должны благоговеть перед душами умерших, чтобы облегчить и собственную боль, и страдание этих почивших душ, и что, когда придет смерть, не надо бояться, а следует с легкостью сойти во мрак, не выпуская из поля зрения сияющий свет жизни на земле.
Я говорил все эти слова, потому что просто не знал, что сказать.
А богохульство... Я действительно в нем повинен. И какова же будет теперь моя участь? Я, почитаемый учитель, состарюсь и умру, но, прежде чем это произойдет – или прежде чем мор или дикий зверь еще раньше оборвут мою жизнь, – я буду запечатлевать на камне и в глине все, что возможно. А потом я сойду в преисподнюю и стану созывать к себе души и говорить: «Взывайте, взывайте к небесам!» Я научу их обращать взоры вверх. Я скажу им, что там сияет свет!
139 
