50 
Потом таким же образом коснулась диском и поцеловала везде, где баронесса начертила символ.
Губы:
— Она благословляет твои губы, чтобы чисто было все, что ты скажешь.
Грудь:
— Она благословляет твою грудь, чтобы чиста была твоя любовь.
Пропустив вопреки моему ожиданию живот, она прижала диск к паху:
— Она благословляет тебя здесь, чтобы чисто было все, что дает тебе наслаждение.
И, наклонясь, прижалась губами к моему паху. Я было дернулась, чтобы уклониться от смелого ее жеста, но леди Каролина крепко держала меня. Затем Франсина вернулась к животу:
— Она благословляет твое чрево, чтобы чисты были дети, коих ты в радости произведешь на свет.
И наконец, склонившись передо мной, чтобы коснуться диском и поцеловать ступни:
— Она благословляет твои ноги, чтобы чист был всякий путь, коим ты пойдешь.
Когда она закончила, загремело неистовое крещендо барабана, женщины издали радостный вопль. Франсина надела диск мне на шею и горячо поцеловала в губы. Сказала: «Поздравляю, сестра!» Все в круге восторженно закричали. Приветствия и поздравления неслись со всех сторон.
Несколько женщин выступили вперед и увлекли нас в танцующую процессию. Все танцевали величавую сарабанду, усыпая землю перед нами лепестками цветов. Я была изумлена, увидев, как красиво движутся под музыку даже старые и неуклюжие, словно музыка придала их движениям особую горделивость. Меня, шедшую между леди Каролиной и Франсиной, вели к деревьям в дальнем конце поляны. Селеста, крепко прижимавшая к груди свиток, и другие шли сзади, радостно звучали барабан, флейта и бубен. Сквозь деревья я увидела другой свет, свет жаровни, ярко пылавшей на открытом месте. В круге света виднелась фигура, сидевшая на неком подобии трона из ветвей. Подойдя ближе, я увидела, что это женщина, нагая, как мы, но совсем дряхлая и согбенная. Кожа ее обвисла, лицо было обрамлено редкими прядями белоснежных волос. Я не знала ее, но, похоже, она была здесь главной. Мы остановились перед ней, и я увидела несколько ожерелий на ее шее и браслетов на костистых руках. Она казалась невообразимо старой, однако в ее глазах, когда она смотрела на меня, горел огонь.
— Подойди ко мне, Элизабет, — подозвала она меня, показывая на подножие своего трона. Голос у нее был скрипучий, но в нем звучала доброта. Она внимательно вгляделась в меня, потом погладила по волосам и проговорила: — Красавица Элизабет, золотоволосая, — Я изумилась, услышав ее, ибо она говорила по-цыгански, на языке моего детства. Она улыбнулась, видя мое удивление, — Да, я немного говорю на вашем языке, но, боюсь, уже недостаточно хорошо, — И спросила по-французски с явным итальянским акцентом: — Ты знаешь, кто я?
— Нет.
— Меня зовут Серафина. Я настолько стара, насколько ты молода. Кровь, которая щедро течет из твоего тела, в моем давным-давно высохла. Но обе мы женщины — в начале и в конце пути. И мы сестры. Ты веришь в это?
Я ответила, что не верю, и она скрипуче засмеялась. Во рту у нее не было ни одного зуба.
— У тебя больше сестер, чем ты думаешь, Элизабет. По этой самой земле, на которой ты стоишь, ступали ноги сестер — твоих и моих — с незапамятных времен. Тут есть ручьи, к которым женщины приходили говорить о важных вещах еще в столь давние времена, что даже эти огромные горы недостаточно стары, чтобы помнить об этом. Мужчины называют знание, следы которого находят в надписях, высеченных на камне или запечатленных на пергаменте, древним. Но на взгляд женщин, даже самые великие из мужчин — Аристотель и Пифагор — просто юнцы. До того как мужчины стали читать по свиткам, наши матери и бабушки читали по деревьям, звездам и камням. Эта роща — один из наших древнейших свитков; любое дерево, которое ты здесь видишь, знает больше, чем величайший натурфилософ. Они наши учителя.
Тут я вздрогнула от шума крыльев у самого уха. Огромная темная птица плавно слетела с дерева на руку старухе. Потом подняла голову и внимательно посмотрела на меня. Я никогда не видела таких птиц; она была величиной с ворона, но не черная, а пурпурная с радужными переливами. Ее крючковатый желтый клюв был больше головы. По тусклому потертому оперению я поняла, что птица очень стара. По-видимому, она была слепа на один глаз, он у нее был полузакрыт и затуманен под прищуренным морщинистым веком. Я не знала, бояться ли ее, но никого из стоявших вокруг ничуть не встревожило ее неожиданное появление. Больше того, Серафина, которой, видимо, принадлежала птица, погладила ее пальцем под горлом, на что птица довольно заворковала, подняла лапу и почесала шею.
50 
