47 
Июнь шел своим чередом, и я каждую ночь глядела в окно, как прибывает луна, превращаясь из тоненького серпа в огромную сверкающую жемчужину. Наконец прошла последняя ночь перед полнолунием, и утром Анна-Грета разбудила меня со словами:
— Нынче ночью, малышка. Будь готова.
Днем мадемуазель Элоиза закончила уроки пораньше и отвела меня в спальню. Это было необычно.
— Послушай, — сказала она, — Баронесса предупредила меня, что ночью тебя поднимут. И сейчас ты должна отдохнуть.
Я не видела леди Каролину весь день и поинтересовалась, где она может быть. Мадемуазель Элоиза тряхнула головой.
— Ушла, дорогая. Занимается приготовлениями.
Я постаралась заснуть, как было велено, однако безуспешно. Ожидание висело в воздухе. Чем-то этот день отличался от остальных, хотя я не могла сказать, что в нем было необычного.
Вечером мне не подали ужина, вместо этого мадемуазель Элоиза велела идти в свою комнату, умыться и надеть новую одежду, которую она принесла мне; потом я должна ждать, пока меня позовут. На кровати лежала белая ночная сорочка, доходившая мне до лодыжек. Неужели, удивилась я, опять надо ложиться спать? Озадаченная, я тем не менее повиновалась: надела сорочку, села у окна и принялась ждать, глядя на встающую луну, которая заливала сад и поля вдали тусклым серебром. До сих пор я не замечала странности этого света, одновременно холодного и текучего, придающего ртутный блеск всему, чего он касался. Тогда все предметы обесцвечивались, их очертания жутковато менялись, словно они становились своими собственными призраками. Не могу сказать, как долго я ждала, потому что помимо воли задремала у окна. Проснулась я от прикосновения руки к плечу; это была мадемуазель Элоиза, пришедшая за мной.
Мы крадучись, молча, как воры, прошли спящий дом и выскользнули через кухонную дверь. Снаружи нас ждала Анна-Грета, на которой, как и на мадемуазель Элоизе, был просторный плащ с капюшоном. Не задавая вопросов, я последовала за ними. Хотя тропа, по которой мы шли, все время петляла, я поняла, куда она ведет: к маленькой лощине, где мы с Виктором подсматривали за баронессой и Франсиной. Я вздрогнула, когда из темноты на тропу вышла фигура в плаще с капюшоном — за ней другие, такие же. Я догадывалась, что это женщины, хотя лиц было не разглядеть. Одна несла фонарь, другая длинные, раздвоенные на конце палки. Мадемуазель Элоиза смело шагнула к ним, словно желая, чтобы ее узнали. Мы прошли вперед, оставив три фигуры позади, в лесу; но не успели мы отойти на несколько шагов, как одна из них закричала по-совиному, так что у меня кровь застыла в жилах. Не знай я, что кричит женщина, наверняка решила бы, что это вопль хищной птицы. Клич повторился дважды; эти трое, сообразила я, были часовыми, ждавшими нас на тропе. Каждый новый пост провожал нас таким же сигналом. Последняя группа встретила нас у входа в лощину. В этот раз, протиснувшись сквозь узкий проход, я увидела, что роща освещена фонарями; они висели на деревьях, стояли в каждой трещине окружающих скал, и мягкое сияние разливалось среди деревьев — ни ночь, ни день.
На первый взгляд поляна показалась мне безлюдной. Но когда мадемуазель Элоиза и Анна-Грета свели меня вниз с выступа скалы, я разглядела молчаливые неподвижные фигуры, прячущиеся за стволами деревьев. Посреди поляны, где мне велели опуститься на колени, располагался шершавый престол из поставленных друг на друга камней. На нем были чаша, колокольчик, два скрещенных ножа необычной формы, на ножах венок из цветов, а за всем этим стояли три высокие незажженные свечи. Мадемуазель Элоиза и Анна-Грета сбросили плащи и остались в свободных серых балахонах с капюшонами. Набросив капюшоны на голову, они опустились на колени рядом со мной у каменного алтаря. После минуты тишины, когда единственным звуком было журчание ручья, из близкого леса донесся высокий клекочущий крик. Он был похож на вопль орла, бросающегося на свою жертву, но я знала, что его исторгло женское горло. Он прозвучал трижды, и это был сигнал. Лес вокруг ожил: зазвучали барабаны, трещотки, тамбурины, отбивая ритм; высоко над ними голос флейты выводил прихотливый узор мелодии. Это была музыка какого-то иного мира или иных, давно минувших времен; в ней пульсировал ритм крови и дыхания; тело жаждало слиться с его стихийным движением. С четырех сторон рощи вереницами двинулись фигуры в капюшонах, все одетые так же, как женщины рядом со мной. Одни несли инструменты, звуки которых я слышала, другие скользили рядом и между ними, кружась в медленном танце. Сердце заколотилось у меня в груди, не от страха, а от неясного предчувствия, когда фигуры окружили меня. Мадемуазель Элоиза, словно желая придать мне мужества, взяла меня за руку и крепко стиснула ее.
47 
