81 
И бог зажмурился.
Но вновь открыл гневные глаза и позволил косматой накидке окутать себя от шеи до пят.
Махендра попирал Махендру[18]. Карна вдохнул острый аромат грозы, закашлялся и почувствовал, как неистово зудит татуировка. Ритм восхода насквозь пронизывал кожу, вливал багрянец в проступающие на теле нити, они сплетались, становясь плотнее, словно ткач-невидимка проворно завершал работу над чудо-полотном: вот пекторалью белого металла сверкнула грудь, вот пластины лат укрыли бока, вот оплечья выпятили острые края… внахлест ложилась чешуйка за чешуйкой, броня за броней, быль за небылью — наручи обняли руки от запястья до локтя, голени ощетинились короткими шипами поножей, а бляхи пояса отразили целую вереницу гневных глаз бога!
Воин-исполин, закованный в доспех, снять который можно было лишь вместе с кожей, высился перед богом в косматой накидке. Исчез лес, ушла из-под ног Махендра, лучшая из гор, и явь Безначалья самовольно распахнулась перед двоими. Вода Прародины пошла свинцовыми кругами, многоцветье туч укрыло небосвод от края до края, громыхнул вполголоса кастет-ваджра в кулаке бога, каплями роняя с зубцов грозовые перуны, и в ответ солнечный луч прорвал завесу, упав в ладони воина «маха-дхануром», большим луком великоколесничных бойцов.
А второй луч, сполох с наконечником в виде змеиной головы, уже лежал на тетиве.
На берегу с интересом поднял кустистую бровь дед-доходяга, смутным ветром занесенный сюда, где грозили сойтись в поединке огонь и огонь. Но косматая накидка всплеснула крыльями, на миг заслонив собой весь окоем… А когда зрение наконец вернулось к людям…
Поляна.
Ашрам-развалюха.
И Карна изо всех сил скребет татуированное тело ногтями, пытаясь унять немилосердный зуд.
В небе рявкнуло целое семейство тигров, тьма рухнула на Махендру, и ливень наискось хлестнул по лучшей из гор тысячью плетей. Гром плясал за хребтами Восточных Гхат, дребезгом монет по булыжнику рассыпаясь окрест, пенные струи ерошили кроны деревьев, полосовали кусты, бурля в мигом образовавшихс лужицах. Ветвистые молнии о шести зубцах ярились над головой, сшибаясь оленями в брачную пору, вон одна ударила в старый баньян, но пламя угасло, едва занявшись, растоптанное сандалиями ливня.
Парень ухватил деда под мышки и, невзирая на протесты, поволок к хижине. Еще простудится — лечи его потом заново! На крышу надежда плохая, но если сесть в углу на одну шкуру, а второй накрыться с головой и переждать…
В эту пору грозы короткие.
* * *
Под шкурой оказалось на удивление тепло и сухо, крыша боролась с дождем, как старый пес-овчар с волками — не юной силой, так опытом и сноровкой, тесно прижавшись друг к другу, сидели дед и Карна, мало-помалу развязав языки.
О богах и червях, по молчаливому обоюдному сговору, речь не шла. Говорили о суках. О Дроне-пальцерубе, о хастинапурском Грозном и о самом главном сучаре — Раме-с-Топором. К которому шел Карна в тщетной надежде вывести себя из-под гнета обязательств перед Брахманом-из-Ларца. Если быть точным, говорил один Карна. Дед же внимательно слушал и в особо интересных местах хмыкал, машинально заплетая свою гриву в длинную косу. Коса выходила на диво, небось девки от зависти б сдохли!
И плечо деда, тесно прижатое к плечу парня, каменело прибрежным валуном.
Того и гляди мхом покроется.
— Ладно. — Карна умолк и выглянул излпод лохматого навеса. — Вроде бы стихает. Ну что, дедуля, не поминай лихом, пойду я.
— Куда это? — неприятным тоном поинтересовался дед.
— За кудыкину гору. Твоя гора небось и есть кудыкина, а мне за нее надо. Эх, самому бы теперь знать, в какую сторону…
— Обожди. — Старик выбрался наружу и стал по-кошачьи потягиваться всем телом, фырча от удовольствия. — Пойдет он… Мне тебя, срамослова, еще проклясть надо. А я уж немолод, быстро проклинать не умею.
— Чего?! Тебе что, старый хрыч, медовуха по башке треснула?! Проклинать он меня будет! За что?!
— А за враки твои несуразные. Брахман он, видите ли! Нет уж, парень, умел врать, умей и ответ держать… Готовься — проклинаю!
У Карны руки чесались вздуть сволочного деда, но он сдержался — не из уважения к старости, а из опаски вколотить старикашку в гроб.
— Итак, — вещал меж тем дед, терзая кончик своей косы, — приготовился? Тогда слушай! Если есть у меня в этой жизни хоть какие-то духовные заслуги, в чем я сильно сомневаюсь…
81 
