— Мне нравится эта комната.
— Я рада.
— Здесь так пыльно, душно и тихо, словно выпадаешь из мира.
— Открыть окно?
— Ни в коем случае.
— Жаль, что ты не бываешь здесь чаще.
— Как будто я в гостях у прошлого. Я люблю прошлое. И ненавижу настоящее.
— Расскажи мне про настоящее.
— Я читаю книги, пишу сочинения, набиваю голову.
— А сердце?
— Пустое. Полое. Треснуло, как сломанный барабан.
— Совсем не верю. И еще ты поёшь.
— Я собираюсь бросить.
— Как это?
— Совсем.
— Ты бредишь. Жаль, что ты не привозишь друзей.
— У меня нет друзей.
— Не надо быть таким угрюмым.
— Угрюмым. Мне нравится угрюмость.
— Тома Маккефри.
— Он тебе не понравится.
— Понравится.
— А мне это не понравится.
— Да ну тебя!
— Он прыгучий, самоуверенный и красивый, совсем не похож на меня.
— А девушки?
— Да, служанка с лондонским акцентом, похожая на старую высохшую деревянную статую.
— Я серьезно. Я хочу, чтобы ты женился.
— Не хочешь.
— Хочу! Я хочу, чтобы ты привозил сюда свою настоящую жизнь.
— Она здесь. Я ее иногда навещаю. Остальное — вымысел.
— Ты слишком много корпишь над книгами. Тебе надо больше петь. Ты счастлив, когда поёшь.
— Я ненавижу счастье и сим отрекаюсь от него.
— Милый, ты меня так расстраиваешь…
— Извини.
— Давай сыграем дуэт Моцарта?
— Я открою рояль.
Эмма снял с рояля вышитую шаль, лампу, фотографию, на которой он был еще не побит жизнью, и поднял крышку. Он звонил в Слиппер-хаус из Хитроу, потом опять из брюссельского аэропорта и два раза из квартиры. Телефон не отвечал.
Он подтянул к роялю второй стульчик и сел рядом с матерью. Они улыбнулись друг другу, а потом вдруг, держась за руки, расхохотались.
Поздно вечером в субботу Брайан Маккефри позвонил в дверь дома Джорджа в Друидсдейле. Открыла Стелла.
— Стелла!
— Привет.
— Джордж дома?
— Нет.
— Можно мне войти?
— Да.
Стелла провела его в столовую, где, видимо, сидела и писала письмо. Горела одна лампа. На столе лежала книга, и Брайан разглядел название. «La Chartreuse de Parme»[140]. Тут же в беспорядке стояли уцелевшие нэцке. Ту, на которую Джордж наступил, он забрал с собой.
Столовая выглядела неживой, как претенциозно обставленный офис. Украшения, тщательно (то есть по собственному вкусу) подобранные Стеллой, — японские гравюры, гравированное стекло, тарелки на подставках — резали глаз и придавали комнате голый, неестественный вид. Все было пыльным, включая свободный конец стола.
— Ты вернулась.
— Да.
— А Джордж?
— Не знаю.
— Но с ним все в порядке?
— Насколько я знаю, да.
— Ты его видела?
— Да.
— Он объявится?
— Он говорит, что живет с Дианой Седлей и они собираются уехать в Испанию.
— Но это великолепно! Разве не замечательно?
— Не знаю. Может, это и неправда. Хочешь виски? Я принесу.
Брайан быстро взглянул на письма на столе — одно длинное, исписанное аккуратным мелким почерком, и одно только что начатое. Брайан подумал, что никогда не видел почерка Стеллы. Он догадался, что длинное письмо — от ее отца.
— Чего ты хотел от Джорджа? — спросила Стелла, вернувшись с виски и одним стаканом.
— А ты не будешь пить?
— Нет, спасибо.
— Габриель меня заставила прийти.
После сцены, устроенной Джорджем, Брайан с Габриелью весь день спорили не переставая. Габриель очень расстроилась, а потом, к удивлению Брайана, очень рассердилась из-за его предположения, что она нарочно показала Джорджу свою грудь тогда, у моря. Брайан взял свои слова назад, потом, когда Габриель продолжила его упрекать, тоже рассердился. Они заново затеяли весь бессмысленный спор о Джордже, и тут Габриель вспомнила, что вчера ночью ей приснился кошмар: она видела плавающее тело, Джорджа-утопленника. Потом она уверила себя, что с Джорджем случилось что-то ужасное.
— Он был в совершенно ужасном состоянии.
— Мне он показался вполне довольным собой.
— Он в отчаянии, я знаю, давай хотя бы позвоним.
Брайан набрал номер телефона Джорджа, но ответа не было.
Тогда Габриель стала умолять Брайана пойти и посмотреть, не принял ли Джордж слишком много снотворного и не лежит ли на диване в Друидсдейле, полумертвый. Этот сон ее так расстроил, что если бы Брайан не пошел, она пошла бы сама. Так что ему пришлось отправиться в путь.