Особенно,... 
126 
— А как ее звали?
— Уже не помню.
Сатакэ, конечно, слышал ее имя — оно часто звучало на заседаниях суда, но было настолько простым, что давно выскользнуло из памяти. Ему не требовался такой бессмысленный символ, как имя, когда ее лицо и голос навечно отпечатались в его душе.
— Разве она тебе не нравилась? Ты был ее любовником?
— Нет, в тот вечер мы встретились в первый раз.
— Но тогда как же ты мог убить ее? Да еще так жестоко? — не отставала Анна. — Рэйка-сан рассказала, как все было, как ты мучил ее. Если ты ее не любил и не ненавидел, то почему поступил с ней так?
Сидевшие за соседними столиками стали поворачиваться в их сторону, но, увидев Сатакэ, поспешно отводили глаза, то ли напуганные, то ли смущенные тем, что слышали.
— Не знаю, — пробормотал он. — Я действительно не знаю.
— Ты всегда был таким милым со мной. И что, Анна должна была занять ее место?
— Нет.
— Но, милый, разве так бывает? Нельзя же быть и таким, и другим. Один убил ту женщину, другой был добр и мил со мной. — Волнуясь, Анна по привычке назвала его «милым». Сатакэ собрался было ответить и даже открыл рот, но она опередила: — Я была для тебя чем-то вроде домашнего любимца, вещью, игрушкой. Ты нянчился со мной, обучал меня, как какого-нибудь пуделя, но только для того, чтобы продать получше. Ты ведь от этого получаешь удовольствие? Тебя это заводит? Ты просто хотел превратить меня в свой лучший продукт, да? Если бы я не ушла, ты и меня убил бы, как ту женщину?
— Конечно нет. — Сатакэ достал вторую сигарету и прикурил сам — раньше Анна никогда бы не позволила ему сделать это. — Ты красивая. Она была…
Он не нашел подходящего слова и замолчал. Некоторое время Анна смотрела на него, ожидая продолжения, но его не последовало.
— Ты говоришь, что я красивая, но это и все. Ты видишь во мне только красоту. Когда мне в первый раз рассказали о том, что ты сделал с ней, я пожалела ее. А потом мне стало грустно. И знаешь почему? Потому что ты не испытываешь ко мне даже ненависти. Если бы ты сделал со мной что-то подобное, я по крайней мере знала бы, что небезразлична тебе, что ты что-то чувствуешь. Но этого нет. Ты не способен чувствовать. Если бы… я, наверное, даже согласилась бы умереть. После того как ты убил ее, в тебе ничего не осталось. Для меня ничего не осталось. Все, что ты мог, это сделать меня красивой. Но красота — это так скучно. Вот почему Анна несчастна. Вот почему Анне грустно. Ты понимаешь это, милый?
Пока она говорила, в глазах постепенно набухали слезы, а когда замолчала, они побежали по ее щекам, по ее милому носику и стали падать на стол. Теперь уже почти все, кто находился в зале, смотрели на них. На лице японки в кимоно застыло обеспокоенное выражение.
— Не буду тебе больше надоедать, — сказал Сатакэ. — Возвращайся к своим обязанностям и забудь обо мне.
Анна молчала. Он поднялся и расплатился по счету. Цзинь с вежливой улыбкой проводил гостя до двери, но больше никто к нему не подошел. Что ж, так и должно быть, подумал Сатакэ. Этот мир перестал быть его миром.
В тот день, когда полиция пришла в клуб, Сатакэ уже после первого допроса понял: убитая женщина не отпустила, она все еще держит его, несмотря на то, что с тех пор минуло семнадцать лет. И вот теперь воспоминания, которые он так тщательно держал под замком, вырвались наружу, и он беззащитен перед ними, как беззащитен перед гурманом прячущийся в треснувшем панцире лобстер.
Он давно не был дома, если быть точным, почти четыре недели. За дверью его приветствовал тяжелый запах слишком долго остававшейся запертой квартиры. Из комнаты доносились приглушенные голоса, и Сатакэ, быстро сбросив обувь в прихожей, поспешил туда. В темноте мигал свет — телевизор еще работал. В тот злосчастный жаркий день, торопясь на встречу с Анной, он, очевидно, забыл его выключить, а те, кто приходил потом обыскивать квартиру, тоже не потрудились нажать кнопку. Горько усмехнувшись, Сатакэ сел на пол перед мерцающим экраном.
Лето заканчивалось, и звон у него в голове постепенно слабел. Сатакэ поднялся и подошел к окну. Снизу, с Яматэ-авеню, поднимался шум и запах отработанного бензина, но вместе с ними через окно вливалась, вытесняя затхлый воздух, приятная вечерняя прохлада. На фоне черного неба четко выделялись освещенные прямоугольники небоскребов. Вдыхая смешанную с пылью прохладу, он говорил себе, что теперь все будет хорошо. Сделать осталось совсем немного.
126 
