23

Все же смотреть мы предпочитали настоящий футбол, в противоположность ритуальному, причем в исполнении профессионалов. Эту разборчивость мы переняли у отца, который всегда твердил, что профессиональная игра куда лучше и интереснее, чем студенческая мазня. В Нью-Йорке было две команды — «Гиганты» и «Ловкачи бруклинцы». Есть еще баскетбольные команды с теми же названиями, но это просто совпадение. Отцу почему-то больше нравились «Ловкачи», его восхищал их квотербек по имени Асс Паркер и два лайнмена: один Перри Шварц, которого отец считал специалистом паса, равным Дону Хатсону из «Ухарей», а второй потрясающий перехватчик по имени Хват Кинард. Мы с Дональдом болели за «Гигантов». У наших бекфилдами играли Таффи Лиманс с Уордом Кафом, Хэнком Соором и пассером Эдом Дановски. На линии стояли «железный» Мел Хейн в центре и великолепные Джим Ли Хауэл и Джим Пул по краям. Вот такая команда. Каждый играл как в защите, так и в нападении, причем Мел Хейн подчас все шестьдесят минут обходился без замены, Уорд Каф снайперски бил с полулета, а Хэнк Coop, уйдя в защиту, становился настоящим волнорезом, о который разбивались атаки противника. Когда «Гиганты» играли с «Ловкачами», фанаты обеих команд в парке так и кишели.

Однажды в воскресенье около часу дня отец решил вдруг вытащить нас на матч «Гигантов» с «Ловкачами». Дональд высказал сомнение:

— Стоит ли пытаться, не попадем же, там небось с утра за билетами стоят.

— Попытка не пытка, — ответил отец.

Мать приготовила нам бутерброды и термос горячего шоколада. Сказавшись утомленной, мать заявила, что не грех бы ей и отдохнуть от нас пару часиков — тем самым она как бы снимала с меня и Дональда вину за то, что ее оставляют одну в воскресенье. Воскресенье было единственным днем, когда отец мог посидеть дома. Но он-то вроде бы как раз уходил с легким сердцем.

Хорошенько закутавшись — стоял ноябрь, и день был холодный, — мы втроем сели в метро, доехали до 155-й улицы и, поднявшись наверх, оказались под сенью надземки у опоясанной стальными полосами огромной стены стадиона «Поло-Граундз». У меня сразу сердце так и упало. На улицах битком. До начала игры оставалось не больше часу, а у билетных киосков огромные, нескончаемые очереди. Нам с Дональдом отец велел стать в очередь — так, на всякий случай, в общем-то было ясно, что мы и до кассы не успеем добраться, когда билеты кончатся. Сказав, что сейчас вернется, отец исчез.

Кругом разносчики торговали флажками, пакетиками с арахисом и значками. Один был такой: на колодке, раскрашенной в цвета обеих команд — голубой «Гигантов» и серебряный с красным «Ловкачей», — висели миниатюрные футбольные мячики золотисто-коричневого цвета и с нарисованной шнуровкой; он мне очень понравился, но я молчал — не хотелось предстать младенцем. Мячики были японского производства, разламывались по швам на половинки, как орехи. На стадионе происходила разминка команд, оттуда доносился гомон толпы. Время от времени слышался звук удара по мячу. Очередь ползла еле-еле, с тягостной медлительностью. Что может быть хуже — слышать из-за стены стадиона вопли болельщиков и не иметь возможности туда проникнуть! Наверху к станции надземки подошел поезд, вниз по ступенькам повалил народ. Тротуары переполнились, люди сновали прямо по мостовой, среди машин. Специально для таких случаев я выработал что-то вроде молитвенного наговора, мол, если попадем на игру, целую неделю стану садиться за уроки в ту же минуту, как приду из школы. Буду выполнять все поручения матери. И спать буду ложиться, как только скажут.

То и дело подкатывали такси, из них выходили люди. Временами в глаза бросался лимузин — весь полированный, сияет черным лаком, водительская кабина открытая, сбоку белое запасное колесо, хромированный радиатор и ободки фар блестят, а подножка окантована новой серой резиной. Шофер обегал машину, распахивал дверцу, и оттуда выходили элегантные женщины в мехах и мужчины в пальто с поднятыми воротниками — верблюжья шерсть, широкий пояс. В одной руке кожаный портфель, набитый, видимо, фляжками с виски и всякими вкусностями для пикника, в другой клетчатый плед, чтоб не замерзнуть; кое-кого из них в толпе узнавали, окликали. Приветственно махнув в ответ рукой, они проходили в ворота. При виде одного или двоих мужчин постарше в черных пальто и шляпах постовые полицейские взяли под козырек. Провожая глазами этих любителей спорта, я впитывал исходящее от них ощущение избранности, богатства и беззаботного приятия удовольствий. Я понимал, что главное для этих людей — политика и азарт, спорт у них на втором плане. Самый вид их как нельзя лучше подходил к случаю. Все здесь принадлежало им. И команда, и стадион, и даже я со своим шмыгающим носом, закутанный до того, что меня и не видно в толпе осаждающих стадион и рвущихся внутрь болельщиков в теплых пальто и куртках; что я для них? — так, пятнышко цветное, проскочило по краю поля зрения, и все, ведь они начальство! Я почувствовал это очень остро и разозлился. Кто-то меня толкнул, и в ответ я тоже кого-то двинул локтем. Тут по улице пронеслось смятение. У одной из касс закрылось окошко, и за железной решеткой, предохраняющей его темноватое стекло, появилась табличка: БИЛЕТЫ ПРОДАНЫ. Толпа у кассы пошумела и расползлась; люди с возгласами недовольства принялись втираться в очереди, стоявшие к другим окошечкам, еще не успевшим захлопнуться. С улицы и из-под бетонных трибун к нам побежали полицейские. С громом подкатил еще один поезд надземки.

  79