83 
— Вы присутствовали на аутодафе? — спросил он.
— Надеюсь, что больше никогда не увижу подобное зрелище! — крикнула я. — И больше всего меня удивляет, что это делается во имя Христа.
— Я хотел, чтоб вы осознали грозящую вам опасность, — сказал он тихо. Это было предостережение — А вам не хотелось бы увидеть меня среди тех несчастных созданий? Это было бы новой стороной вашей мести.
— Это не входит в мой план, — сказал он.
Я лежала и неподвижно смотрела на потолок с изображением ангелов, преклонивших колени перед Богом, и сказала:
— Дон Фелипе, я ненавижу то, что произошло сегодня. Я ненавижу вашу страну. Я ненавижу вашу холодную и расчетливую жестокость. Вы считаете себя религиозным человеком и регулярно исповедуетесь. Каждый день вы благодарите Бога за то, что вы не такой, как все. У вас есть влияние, богатство, и прежде всего гордость. Думаете, это счастье? Неужели вы полагаете, что те люди, которые были убиты сегодня, более грешны, чем вы?
— Они еретики, — сказал он.
— Они отважились думать не так, как вы. Они поклоняются тому же Богу, но по-иному, поэтому они сгорели на костре. Не завещал ли вам Иисус Христос возлюбить ближнего своего?
— Вы видели, что случилось с еретиками. Прошу вас быть осторожной.
— Потому, что я еретичка? Я должна изменить веру, испугавшись жестокости безнравственных людей?
— Молчите. Вы глупы. Я говорил, что здесь нас могут услышать. То, что вы сегодня видели, — это предостережение. Поймите опасность, которой подвергаетесь. Вы зря симпатизируете еретикам. Они обречены гореть в аду вечно. Что значит двадцать минут на земле?
— Они не пойдут в ад — они мученики. А вот те жестокие люди, которые радуются их несчастью, получат вечное проклятие.
— Я пытаюсь спасти вас.
— Почему?
— Потому, что хочу увидеть рождение ребенка.
— И когда он родится, я покину вашу ненавистную страну. Я вернусь домой. Я жду этого дня.
— Вы переутомились, — сказал он. — Отдохните немного. Я пришлю успокоительное.
Когда он ушел, я лежала, думая о нем, было облегчением перестать размышлять об этой ужасной сцене, и я удивилась его терпимости ко мне. Было сказано достаточно, чтоб подвергнуть меня допросу и пыткам инквизиции, он же был мягок со мной. Он отдал мне маленького Карлоса, и когда я думала об этом ребенке и о еще не родившемся, то презирала себя за то, что дала выплеснуться своим чувствам. Я должна быть осторожной, должна сохранить себя… ради них. Я ничего не совершу, чтобы подвергнуться опасности. Я должна благодарить дона Фелипе за то, что он показал мне опасность, которая подстерегает меня.
* * *
Я внимательно слушала Джона Грегори. Я могла прочесть «Верую», ответить на вопросы, которые он мне задавал. Я делала успехи.
Мы мало разговаривали. Он был грустным, тихим человеком, и я убеждена, что он раскаивался, что участвовал в моем похищении.
Однажды, после наставления, я сказала:
— У вас есть что рассказать мне, если бы вы только захотели.
— Да уж, — неопределенно произнес он.
— Вы грустите, не так ли?
Он не ответил, и я продолжала:
— Вы, англичанин, продались испанцам!
— У меня не было выбора.
И постепенно он рассказал мне свою историю.
— Я был моряком, — сказал он, — и служил у Джейка Пенлайона.
— Так вы знали его?
— Я испугался, когда мы столкнулись лицом к лицу, что он узнает меня, и он узнал. Я боялся, что он опознает меня в Девоне.
— Он сказал, что где-то видел вас раньше.
— Да, видел, но в другой одежде. Он знал меня английским моряком, членом его экипажа. Я и оставался бы им по сей день, если б не был захвачен. Мы попали в шторм, великий океан бурлил вокруг нас. Мы не ожидали, что выживем, и надеялись только на капитана, Джейка Пенлайона. Видеть его, бушующего на палубе, отдающего команды, грозящего тем, кто не подчинится, наказанием, страшнее вечных мук в аду, было великолепным зрелищем для уставших, испуганных матросов. Среди моряков существует легенда, что он непобедим.
Они не затонули благодаря Джейку Пенлайону, но должны были встать в бухте для ремонта. Во время стоянки Джон Грегори с другими матросами сел в шлюпку, чтобы обследовать море и найти, где можно пришвартоваться.
— Нас захватили испанцы, — сказал Джон Грегори, — и увезли в Испанию.
— А там?
— Отдали в руки инквизиции.
— Шрамы на щеках, запястьях, на шее… и другие…
83 
