Последние отзывы

  32  

Во главе империи Николай II пытался следовать своему отцу, память которого была для него священна. Он, например, на всю жизнь остался полковником, потому что этот чин ему присвоил Александр III. Еще более свято, чем чин полковника, принял он от отца идею незыблемости самодержавия. По уму, образованию и способностям еще более ординарный, чем Николай II, Александр III был самодержцем по чувству, с органическим сознанием того, что он на своем месте, со здравым смыслом, сильной волей и твердым характером. Он доверял своим министрам, спокойно мог выслушивать возражения, но принимал незыблемые решения.

Его тринадцатилетнее царствование было шагом назад в сравнении с «эпохой великих реформ» Александра II. Если даже «шаг назад» позволил «переварить» реформы, то страна продолжала развиваться, и рано или поздно необходимо было вернуться на путь преобразований. Привилегированные классы нуждались в политических реформах, остальные жаждали реформ социальных, и действительно требовался «самодержавный» правитель, чтобы быть беспристрастным арбитром в этой борьбе интересов. Но Николай II на престоле «подражал», а не «творил», «охранял», а не «преобразовывал» — «малосамолюбивый царь и весьма самолюбивый и манерный Преображенский полковник», он как бы разыгрывал самодержца.

Александр III был строг даже со своими детьми. Не удивительно, что у слабовольного Николая это развило скрытность, тактику умолчания и обхода. Сам обманщик, он не очень-то склонен был верить и другим. Он «с самого начала своего царствования оказался большим охотником до всяких конфиденциальных и секретных записочек, а иногда и приемов», — с досадой пишет Витте и добавляет, что государь «имеет женский характер… Всякий его докладчик… в первое время после назначения пользуется особой его благосклонностью, часто переходящею границы умеренности, но затем более или менее скоро благосклонность эта сменяется индифферентностью, а иногда и нередко чувством какой-то злобы, связанной с злопамятством за то, что когда-то он его любил и, значит, недостойно, если чувство это прошло». Как только кто-нибудь из его сотрудников начинал приобретать решающий голос в государственных делах, Николай II старался сразу же усилить или найти ему соперника.

Александр III был гигантского роста и обладал большой физической силой. Я в детстве видел серебряный рубль, который он согнул и подарил моему деду, служившему в Преображенском полку. Николай II был небольшого роста и некрупного сложения, особенно при официальных церемониях могло это его немного угнетать. Сознание своей внутренней и внешней слабости приводило к некоторой переоценке роли силы, защищающей его. Так, на донесении прибалтийского генерал-губернатора, недовольного офицером, который во время аграрных волнений «не только расстреливал, но и вешал главных агитаторов», Николай II — при всей своей доброте — начертал: «Молодец!»

Государь «не любил, когда чувствовал, что уступает другому», — писал А.Д.Протопопов и более резко Витте: «Государь не терпит иных, кроме тех, кого он считает глупее себя». С одной стороны, это верно — особенно если сравнить тех, кто окружал Николая II в начале его царствования, как Победоносцев, Витте, Плеве, с теми, кем он окружил себя в конце, — Раевым, Голицыным, Протопоповым, все людьми весьма заурядными. Но, с другой стороны, «терпел» Николай более десяти лет того же Витте, более пяти — Столыпина, людей, чье превосходство он сознавал, кого боялся и кто давил его своей волей. То же можно сказать и о Распутине.

Мне кажется, что у Николая II был своего рода «сыновний комплекс» — он искал бессознательно некоего сильного, как отца, человека, за спиной которого он мог бы укрыться от житейских бурь, — и, как строгого отца, начинал этого человека обманывать и восставать против него, чтобы проявить свое придавленное "я".

Единственным близким ему человеком была его жена. Он увидел ее впервые двенадцатилетней девочкой на свадьбе своего дяди Сергея Александровича и ее старшей сестры Елизаветы Федоровны, влюбился в нее и впервые проявил свою «текущую, как ручеек» волю, вопреки желанию родителей настояв, что она станет его женой. Если не считать короткого романа с танцовщицей Матильдой Кшесинской, Александра была его единственной женщиной. «Мой дорогой мальчик, никогда не меняющийся, всегда преданный, — вписала она в его дневник на третий месяц после их объяснения. — Верь и полагайся на твою девочку, которая не в силах выразить словами своей глубокой и преданной любви к тебе… Я люблю тебя еще больше после того, что ты мне рассказал».

  32