27 
– Скоро станет легче, – заверил он, гладя ее по голове.
– Правда? – спросила она, наблюдая за Чансом потемневшими глазами. – И я наконец забуду?
– Нельзя забыть, как на твоих глазах умирает тот, кого ты любишь, – покачал головой Чанс. – Просто научаешься жить с этим. Научаешься не позволять смерти управлять собственной жизнью. Но не забудешь никогда.
– Ну и милая мы парочка, не правда ли? – хрипло сказала Риба. – У тебя ничего не осталось от детства, кроме грустных воспоминаний и жажды к поискам камней. А у меня… – она горько усмехнулась, – только грустные воспоминания о детстве и права собственности на половину ничего не стоящей турмалиновой шахты. Да, мы встретились не по простому совпадению.
Напряжение прошило тело Чанса, словно электрический разряд, заставляя мышцы затвердеть.
– Что ты имела в виду? – требовательно спросил он.
– Ничего, – выдохнула она, глядя на него с явным удивлением. – Господь, должно быть, обладает неплохим чувством юмора. Только и всего.
Она не поняла ни причины мгновенной холодности его взгляда, ни внезапно усилившейся хватки пальцев, больно впившихся в кожу. Медленно, очень медленно он расслабился. Риба потерла руки.
– Что-то неладно? – спросила она, не в силах понять причину боли, гнева и других эмоций, которые, очевидно, бурлили под оцепенелым спокойствием.
– Ничего. – Чанс тихо, злобно выругался. – Я последний дурак, потому что лежу здесь, с тобой, задавая вопросы и получая печальные ответы, заставляя тебя грустить, когда ты так чудесна в моих объятиях. Позволь мне просто держать тебя, котенок, – прошептал он. – Целуя твои губы, я верю, что все возможно.
Его желанию невозможно было противиться. Риба забыла о его странном испуге при упоминании о том, что она владеет половиной давно заброшенной шахты, забыла о боли в руках, там, где его пальцы оставили следы на коже, и отдалась на волю его чувств без всякой боязни и сдержанности, обнимая его и замирая в его объятиях, пока не осталось ничего, кроме его низкого голоса, бормочущего слова на странном, тягучем языке. Его ладони скользнули под шелк блузки, вминая Рибу в мускулистое тело, пока она не превратилась в мягкий покорный комок тепла.
Он быстро перевернулся, навис над ней, накрывая собой в одной долгой безумной ласке. Руки Рибы инстинктивно взлетели к его плечам, поползли по мышцам спины, разминая жесткую плоть с чувственной негой, столько лет похороненной под воспитанной с детства сдержанностью. Чанс обнимал ее, пытаясь научить, каким сладким может быть буйство страсти. Язык неустанно ласкал ее губы, Риба трепетала под ним, издавая нечленораздельные крики, охваченная таким же свирепым голодом.
Чанс медленно поднял голову – но только для того, чтобы вновь осыпать ее мелкими поцелуями-укусами, и Риба снова застонала. Чанс чуть привстал, так, чтобы увидеть ее мягкие губы, почувствовать теплое дыхание, вырывавшееся изо рта. Когда он припал губами к бившейся на горле голубой жилке, Риба откинула голову и выгнулась, прижимаясь к Чансу.
Он что-то говорил, тихо, несвязно, бормоча странные певучие, похожие на ласку слова. Его губы прильнули к шее, открытой вырезом блузки. Кончик языка коснулся выпуклости груди, рука скользнула по соску. Риба издала какой-то странный звук и уставилась на Чанса ошеломленными золотисто-карими глазами.
– Когда ты касаешься меня… не понимаю, что со мной… Чанс?..
– Я дурак, – прошептал он, – проклятый дурак.
И его рот снова прижался к ее губам, наполняя Рибу своим жаром и голодом.
Только гораздо позже, слишком поздно, она вспомнит эти слова – о том, какой он дурак. И тогда горько рассмеется, зная, что в тот день на пляже из них двоих дураком был отнюдь не он.
Глава 4
Риба сидела за письменным столом в «Обже д'Арт», бесцельно глядя на Тигриного Бога, вместо того чтобы углубиться в изучение оценочных ведомостей и счет-фактур. Свет гипнотически-таинственно разливался по поверхности скульптуры, создавая бесконечный узор из сливающихся, переходящих друг в друга полос золотого и мерцающего коричневого цвета, завораживающих и бесконечно чувственных. Неизвестный мастер сумел воплотить в камне сущность мужской мощи и грации.
А под всем этим, под атласной полировкой и прихотливыми изгибами, крылись первобытная дикость, сила и буйство, говорившие с ней на языке таком же древнем, как любовь и желание.
Риба закрыла глаза, по-прежнему ощущая всепо-давляющее присутствие Тигриного Бога. Перед ее мысленным взором статуэтка менялась, глаза светились серебристой зеленью, темные густые волосы казались под ладонью такими мягкими, упругие мускулы бугрились под гладкой кожей, нежные руки своим прикосновением рождали сладостную боль, заставляя Рибу томиться неведомой доселе жаждой, которую было невозможно утолить.
27 
