Последние отзывы

  75  

Всякий раз это начиналось как-то по-новому, украдкой.

То из кипы свежих газет выпархивала глянцевая рекламная листовка с начерканным от руки телефонным номером, то случайный прохожий окрикивал его, указывая на вывалившийся из кармана блокнот (Ф. И. О., телефон, почтовый адрес владельца, даже группа крови), то якобы по ошибке звонили на мобильный, уточняя с извинениями, не номер ли это такой-то, который он затем неторопливо, с расстановкой набирал. Наспех приодетые домохозяйки, пряча выбеленные хлоркой руки, излагали ему заоблачные теории времени, профессорской наружности мужи в спортивных костюмах и в перстнях, дыша валокордином, лопотали что-то про перебивку крыш, а вчерашние гимназисты, прикрываясь кто темными очками (которые только оттеняли их переходящую в краску неуверенность), кто необходимостью говорить полушепотом, несли несусветный конспираторский бред про депо, пленку и миллиардные, поденно прираставшие процентами царские активы за рубежом. К началу апреля Подорогин посетил таких «политинформаций» не менее дюжины. Поперву он даже пытался запоминать их. Понятие термодинамической стрелы времени, к примеру, одна из домохозяек открыла ему с помощью куска говядины и скороварки. Модель стрелы психологической другая кухонная дива решила показать на себе, при этом она разлеглась перед ним на полу и объяснила, что время обтекает человека не в направлении спереди назад, как встречный поток воздуха, а в направлении сверху вниз, как дождь, что отношения человека с четвертым измерением регулируются принципом: чем больше площадь сечения, тем меньше сопротивление потока, в положении лежа человек подвержен максимальному воздействию «временной струи» при наименьших психосоматических затратах — во сне, под кайфом, в бессознательном состоянии «проходная способность» времени выше, кроме того, положение лежа — это положение трупа, недаром испокон веку человечество хоронит своих мертвецов не в вертикальном положении, а в горизонтальном, не соблазняясь экономией земли и проч. Кто-то из студентов поведал Подорогину историю, поразительно напомнившую его собственную: муж бросает жену, однако уходит не к другой женщине, а уходит из жизни как таковой. Человека этого признают умершим, в то время как он снимает комнату в доме напротив и день изо дня — на протяжении двадцати лет — тайком наблюдает за своей собственной вдовой. Уход его — скорее затянувшаяся причуда, сумасбродство, нежели намеренье. Ему кажется, что он может вернуться в любой момент, и, пожалуй, сознание этой возможности единственное, что удерживает его от того, чтобы вернуться. Он укореняется во временном жилье, покупает парик, новую одежду, в общем говоря, меняется внешне и внутренне настолько, что когда на десятый год добровольного изгнания случайно сталкивается лицом к лицу с женой, та не узнает мужа. Он клянется себе завтра же вернуться домой, тем не менее еще десять лет бродит вокруг да около. Возвращение блудного супруга так же внезапно и случайно, как и его уход. Он понятия не имеет, что толкает его на этот последний шаг, по сути такой же взбалмошный. Так или иначе, скрываясь от дождя, он бежит не в свой временный приют, а стучится к жене, переступает родной порог, и т. п. — небылица, не в пример прочим, запала Подорогину в душу, дразнила его, он приноравливался к ней, точно урод к зеркалу, пока в один прекрасный день не выяснилось, что это пересказ новеллы Натаниэля Готорна. Томик избранного американского романтика он снял наугад с полки в библиотеке. Запечатленная на бумаге, история Уэйкфилда показалась ему еще менее правдоподобной. Но тем он и отделался от нее. Бумага съела живое впечатление. От рассказа память сохранила только последние строчки — о том, что в мире все взаимосвязано настолько, что малейшее отступление от заведенного порядка жизни способно обернуться забвением.

По завершении «политинформаций» у Подорогина, как правило, оставались на руках неряшливо обрезанные листки машинописи, точь-в-точь как скотомогильные «телеграммы» Печкина или та рисовая полоска, которую он нашел в пустой квартире под фотографией своих похорон. Сообщения на листках состояли из едва державшихся на тончайшей бумаге, почти трафаретных, в силу чрезмерного оттиска, букв и цифр. Нещадно сокращенные, они тем не менее задавали исчерпывающие ориентиры его очередных поручений. Каждое такое задание предварялось подробным инструктажем кого-нибудь из офицерских чинов. Звания и рода войск инструкторов менялись раз от разу, не то что сами инструкторы. Так, полковник ВВС, вразумлявший его перед пресс-конференцией в гостинице, впоследствии представал и майором войск связи, и лейтенантом от инфантерии.

  75