128 
Он услышал самсоновское пи-пи-пи и чужое страшное бу-бу-бу. Он не открывал глаз, страстно надеясь, что теперь пронесет, что это все-таки не страж порога, что не мог же всеведущий дух нажать звонок и явиться через дверь, — но тут к нему постучали, и он, в полном соответствии с уроком, повторил: «Venitu, Venitu! In subitum!», столь властно звучавшее в устах Остромова.
Дверь отворилась. Левыкин в панике открыл сначала один глаз, потом другой. В иное время он сам бы расхохотался над этим парадоксом, но теперь ему было не до смеха. Перед ним стоял управдом Михаил Ступкин.
Трудно было сказать, кто из них больше удивился. Ступкин увидел жильца в одном трико, с полузакрытыми глазами и заплетенными ногами; Левыкин увидел человека, в чью связь с тонкими мирами не поверил бы и в кошмарном сне.
Почти не разжимая губ, стараясь передавать мысль телепатически, Левыкин вдумчиво посмотрел на управдома, топтавшегося в дверях, и повторял латинское приветствие, сводившееся к благодарности за визит. Ступкин заговорил первым.
— Я все, конечно, понимаю, но меня вызвали, — сказал он, что было сущей правдой. — А вызвали меня, гражданин Левыкин, ваши жильцы, потому что вы ночью свет жжете, нарушая режим экономии, а также курите на кухне, что препятствует…
Левыкин окончательно уверился, что перед ним дух. Никто, кроме духа, не мог знать, что он курил в кухне.
— Дай мне имеющееся у тебя, — ровным трансовым голосом заговорил Левыкин. — О великий дух, если ты пришел, дай мне то, что ты скрываешь!
Видимо, дух не ожидал от Левыкина такой подготовленности, потому что явственно смешался и побледнел.
— Что вы говорите? — переспросил он подобострастно.
— Я говорю, приказываю и заклинаю: дай мне то, что у тебя в избытке, дабы я смог вернуть это людям. Дай мне свое сокровище, и тогда я не стану мучить тебя.
— Какое сокровище, что вы говорите, какое сокровище, — испуганно шептал Ступкин, ретируясь.
— Стой, или власть над тобой перейдет ко мне навеки, — предупредил Левыкин. — Ты знаешь, какая власть мне дана, и потому откроешь мне свои тайны еще прежде, чем я прибегну к заслуженным тобою мерам…
— Отчего же меры? — тупо спросил Ступкин.
— Я тебе говорю, сокровища твои мне давай! — развивал успех Левыкин. — Или я не знаю, что ты скрываешь? Я все знаю, что и где у тебя, в нижнем мире и верхнем! Я давно слежу!
— Я минуточку, минуточку, — повторял Ступкин, — я только к себе сбегаю и все вам… Прошу вас пока не сообщать…
— Amor, amor, baralamensis, paumachie, apoloresedes, Genio, Liachide! Voco vos! — На всякий случай Левыкин повторил это трижды, чтобы дух далеко не ушел. И действительно, не успел он произнести так называемый Малый магический круг, как Ступкин уже вырос на пороге.
— Вот, принес кое-что, — говорил он со сладкой улыбкой. — Со своей стороны могу ли я надеяться…
— Если ты дашь мне то, чего я ищу, я не буду делать, чего ты не хочешь, — Левыкин сам поражался гладкости и звучности собственных слов, ему словно диктовали их. Остромовские практики действовали, включались резервы. — Моему слову ты можешь верить, как я поверю твоим знаниям. Откройся же мне!
— Вы поймите, — бормотал управдом, — никакого злого умысла… Возьмите в расчет. Наша работа какая? Я никогда ни взяток, ничего. Но тут говорят: пропиши, и я вписал. Вижу, человек порядочный. А что из Луги, так что же из Луги, в Луге тоже люди…
Он сбивчиво излагал историю какой-то своей бесчестной прописки, внес кого-то в книгу против правил, разрешил проживание, но не просто же так, люди пристойные…
— А она мне: на. Я дома развернул — и вот. На что мне? Вот, возьмите. Там уж на усмотрение. Но только, пожалуйста…
Ступкину было что скрывать. У него под паркетом хранилось много чего интересного, и в диване лежало не меньше, так что, жертвуя свертком, он отдавал в малом. Ах ведь, сволочь, подкупила и рассказала. Ничего, он покажет ей теперь племянника из Луги.
— А сами, конечно, если заниматься или что, — бормотал он, кланяясь, — если занятия, то без света, конечно, тягостно… Так вы пожалуйста. И если вообще какие обращения, то милости прошу…
Он ретировался, не спуская глаз с Левыкина. Счетовод был так потрясен, что словно утратил дар к мимике — на лице его застыло повелительно-грозное выражение. Он мог улыбнуться, сказать — да ладно, чего там, — и тут же испортить все дело; но, к счастью, он сам до того перепугался, что, не расплетая ног, проводил Ступкина гневным взглядом и только через десять минут решился развернуть сверток.
128 
