84 
Взгляд отдыхал на одном женском лице, на котором Остромов, стоя в третьем десятке, тут же и сосредоточился, посылая теплый взгляд из разряда «Доверься, дитя». Ей было лет тридцать, а пожалуй, что и за тридцать, слегка уже увядала, но морщинки прелестно играли, когда улыбалась. Дважды она поймала его взгляд, один раз сразу отвела глаза, в другой комически возвела их горе, чуть пожав плечами: видите, что приходится… Он никак не ответил, только смотрел, почти физически чувствуя, как излетает флюид. Потом перевел глаза, но боковым зрением отметил, что украдкой взглянула. Он выделялся из толпы, запоминался. Прямо перед ним стоял широкий, квадратный мужчина его роста, с обширной лысиной сзади, — обернулся и показал стреловидные усы. Гвардионец. Он смерил Остромова снисходительным взором, пытаясь, верно, определить причастность к гвардии, мысленно отнес к шпакам и собирался уж презрительно отвернуться, но что-то его насторожило. Вероятно, он почувствовал в нем принадлежность к особой касте — вдруг сенатор? — и коротко кивнул, признавая за равного. Остромов в ответ слегка прикрыл веки, словно не желая быть узнанным. Это сработало: даже по спине квадратного теперь было видно, как зауважал.
Стояли кто в чем: общее впечатление от одежд было, как от вещей у тещи — с миру по дырке: май, а мерзнут, у всех шарфы, прикрывающие дряблые шеи. Почти не видно шляп, сделавшихся признаком чуждости: все каскеточки, кепочки, нашлепочки. На приглянувшейся был темно-синий плащ, с виду парижский, но из явно моршанского сукнеца; сама, значит? Молодежь кучковалась, перехихикивалась. Все друг друга знали, да много ли их осталось? Мстиславский осматривал массовку, как рекрутов. Отказывая, опускал глаза, и так же, опустив глаза, уходили отвергнутые. Остромов боялся за избранницу, но ей ничто не угрожало: прошла легко, да и как не пройти с эдаким шармом. Развернули квадрантного, что Остромова несказанно обрадовало.
— То есть как?! — закричал гвардионец высоким заячьим голосом.
— Я снимаю сцену во дворце, — терпеливо пояснял Мстиславский, не желая скандала. Он стыдился своей роли и несколько тяготился ею; отбраковывать аристократию оказалось трудней, чем он предполагал, ее было жалко, он не видел ее прежде в таком количестве и поражался обшарпанности. — Мне нужны типажи аристократические.
— Да вы знаете ли, кто я?! — закричал квадратный, оглядываясь на очередь и словно призывая всех в союзники. — У моего отца аннинская сабля с темляком за храбрость под Севастополем! Мы упоминаемся в Радзивилловской летописи!
Что за прелесть, подумал Остромов. Кичиться древностью рода, и где! — в Ленинграде, где принято прятать даже лавочников, затесавшихся в родню. Поистине дивное время НЭП, чего не насмотришься.
— Дегаевы-Кайсацкие очень хороший род, очень, — вступилась старушка, стоявшая сразу за Остромовым. — Они всегда были прекрасные молодые люди, братец Александра Григорьевича спас утопающего в одиннадцатом году…
— Михаил Дегаев-Кайсацкий, — негромко сказал пергаментный старец, словно не решив окончательно, положено ли это знать режиссеру, — от Елисаветы Петровны в семьсот пятьдесят третьем получил золотую табакерку за особенные заслуги.
— У моего деда, — так же негромко отвечал Остромов, — тоже была табакерка и особенные заслуги на поприще Амура, но я не задерживаю очереди…
Они с историографом понимающе переглянулись и улыбнулись.
— Вы ответите! — кричал внук фаворита, словно надеясь на загробное царское покровительство.
— Если вам не нужен князь Дегаев-Кайсацкий, кого же вы хотите? — кротко улыбаясь, спросила та самая. Милосердие, подумал Остромов, отлично.
— Я вам покажу, кто мне нужен, — любезно отозвался Мстиславский. — Вот вы, да! — Он указал на изможденного типа, в чьем лице в самом деле было что-то демоническое, тень близкой гибели и след утонченного порока, странно контрастировавший с грубыми, крупными руками. Счастливец отделился от толпы и подошел к режиссерскому столику.
— Вот этот, да! — торжествующе воскликнул Мстиславский. — Вы кто, товарищ?
— Смирнов, водопроводчик, — смиренно ответил аристократ. Остромов знал этот тип: некоторые русские мастеровые и богатыри из крестьян умудрялись к сорока годам допиться до подлинного аристократизма. Вырождение всегда одинаково, независимо от того, князь вырождается или чернь.
— Вот этого мне надо, — сказал Мстиславский. — Ассистенты, переодеть. Вы завтра приходите, — отнесся он к Дегаеву. — Ракитников завтра отбирает на сцену стачки в «Огрызке прошлого», ему нужен будет пролетариат, милости прошу.
84 
