Особенно,... 
16 
— Нет, нет. Я из Брянска вообще.
— А… Ну, сейчас время такое, что не смотрят. Могут и из Брянска…
— Что могут?
— Все могут, — мрачно сказал он. Видимо, у него был тяжелый опыт отношений с милицией.
Лифт не работал, Катька взлетела на свой пятый, некоторое время переводила дыхание перед дверью, искала внутренний выключатель — действительно, вот бы кнопка, Ури, Ури, где у него кнопка! — наконец решилась и открыла дверь. Кто бы думал, что на нас так подействует первая измена; что значит пять лет добропорядочности. Наш муж, наш Котенька, как называли мы его в хорошую минуту, наш Сереженька сидел перед телевизором и мрачно смотрел российский боевик: менты с овчарками, руины торгового центра в Сокольниках, штук двадцать машин «Скорой помощи».
— Котя! — крикнула Катька с преувеличенной бодростью. — Кот, ты не представляешь, какая красота! Я так нагулялась… прямо как в детстве…
— Я тут с ума схожу, — произнес наш муж мрачно, не поворачивая головы. — Ты хоть позвонить могла?
— Кот, честно, деньги кончились, а карты там нигде не купишь… Ну что такое, в конце концов, всего десять…
Тут только она взглянула на любимые настенные часы и поняла, что идет не боевик — показывали десятичасовые новости; с тех пор, как сцены насилия с семи утра до десяти вечера были запрещены, — имело смысл смотреть только десятичасовые, потому что во всех остальных выпусках ни о терактах, ни о захватах не говорили, шла сплошная молотьба и дружественные визиты. С десяти прорывало — на Первом поменьше, на России посервильнее, на НТВ поэксклюзивнее, а тарелки у них не было: за тарелку теперь полагалось платить пять тысяч в месяц, и хорошо, что рублей.
Торгового центра «Сокольники» больше не существовало. Он был отчетливо виден в разрезе, со второго этажа свисали синие тряпки — Катька, ужаснувшись, узнала форменную одежду продавцов. Внизу, перед входом в спортивный отдел, обычно торговали белорусскими велосипедами, и теперь справа от входа громоздилась груда изуродованных, восьмерками выгнутых колес.
— Воскресенье, — сказал муж. — Все с детьми пошли… Рассчитали, сволочи.
— Слушай, когда это?!
— Перед закрытием, в семь. Я звоню тебе, звоню, связь не работает… Во всем городе, говорят, проблемы с мобилами.
— Ну и кто сделал? Что хоть говорят-то?
— Что они говорят… Говорят, что тридцать человек погибли и пятьдесят ранены. Ты можешь себе представить, сколько там на самом деле?
Разборок не будет, с облегчением подумала Катька, он слишком занят другим — но тут же мысленно закатила себе оплеуху: сволочь, о чем ты думаешь?!
На самом деле до нее просто никак не могло дойти, что произошло. Теракты случались в последнее лето чаще обычного, в августе все спецслужбы встали на уши, чтобы не оправдалась примета насчет рокового месяца, — и до двадцать пятого все было тихо, но потом случился захват Маклаковской АЭС, чудом не приведший к всеобщему бенцу только потому, что не сработало взрывное устройство (сказали, естественно, что были учения, — а город подумал, шахиды идут). Убрали Патрушева, закрыли «Огонек», попавший под раздачу без всяких причин. Сентябрь прошел относительно тихо, она уже думала — очередная волна нескоро, но оказывается, это они набирались сил.
— Ответственность взял кто-нибудь?
— Говорят, какой-то псих из Турции разместил на сайте… Его проверили — вроде ничего нет. Я боюсь, теперь сеть вообще закроют к фигам…
— Ну, всю-то не закроешь.
— Ты говорила, что и рынки не закроешь.
— Господи, Господи! — Катька вгляделась в экран. — Сколько же там рвануло?
— Говорят, было четыре бомбы на двух этажах. По пятьсот грамм.
— Слушай, кто у нас живет в Сокольниках? Конышев, кажется?
— Конышев на даче, у него автоответчик.
— Черт… Что же будет…
— Не знаю, что будет. Валить отсюда надо, вот что. — Он встал, и Катька не могла не заметить, какой он маленький. — Валить к чертовой матери. Они так и будут на все внешние вызовы отвечать внутренними зажимами. Еще раз рванет — вообще разговаривать запретят. Я не могу, чтобы у меня ребенок рос в этом аду.
— Ну и куда ты свалишь?
— Хоть в Африку, хоть в Антарктику. К черту лысому. Не можете ни хрена, кроме как свой же народ пугать, — все, не обижайтесь, если одни останетесь.
Он тер затылок — затекла шея, — и отчего-то не смотрел на нее, а все в пол. Может, чувствует что-то? Впрочем, что теперь…
16 
