– Нет, – Громов поморщился, – не хочу я этого сказать. И не о группе Мурата речь.
– Мурата? – переспросил Алексей.
– Ах да, ты же не в курсе. Муратом назвался предводитель этой банды. Судя по повадкам, чеченец.
– Ух ты, – выдохнул Лукашевич; он мгновенно возбудился. – Интересная тема. Чеченец по имени Мурат. При чём тут чеченец? Мы же как бы воюем с другими.
– Ты забываешь, что они – единоверцы. Эти узы бывают посильнее кровных. На самом деле, Алексей, мы ведём войну не с какой-то отдельной нацией или народом – мы ведём войну с цельным и неизменяемым мировоззрением. А это всегда война до победного конца, война на полное уничтожение. И ни одна из враждующих сторон не остановится, пока не увидит все трупы своих врагов.
Лукашевич, осмысливая услышанное, ответил не сразу. Он понял, что с другом Костей творится неладное. Монолит дал трещину. Что послужило причиной этому? Смерть Жени? Да, другого объяснения быть не может. Майор Громов, которого только полный кретин мог обозвать трусом, боится. Но, конечно, не за себя – он боится за своих солдат, а это очень плохо. Командир не должен бояться потерь – иначе он уже не командир и ему пора в отставку. Увидеть Костю отставником Лукашевичу не хотелось. А значит, нужно как-то на Костю повлиять, показать ему, что все эти метания излишни, что есть простая и понятная цель, ради которой только и стоит жить, работать, драться. Вопрос – как это сделать? Не такой человек Костя, чтобы легко переменить точку зрения и успокоиться, если ему сказать, например: «Да брось дурака валять, Костяй, всё обойдётся!» Тут требуется другой подход. И Лукашевичу после пары минут напряжённых раздумий показалось, что он отыскал верное решение внезапно возникшей проблемы.
– Как-то уж очень выспренно у тебя получается, Костя, – заметил он. – Всё гораздо проще. Мы солдаты. И воевать нам придётся с солдатами. Не с идеологами, не с философами, а с такими же солдатами, как мы. А потому мировоззрение и у нас, и у них одинаковое – солдатское. Как бы наши вожди ни выпендривались, какие бы идеи нам ни вкручивали, солдат думает только об одном: поскорее бы эта мясорубка закончилась, живым бы остаться да вернуться домой. Вот и всё мировоззрение. Даже те отморозки на «джипе», как увидели, что дело пахнет жареным, сразу ноги в руки и – привет… Солдат не будет воевать до полного уничтожения – он хочет вернуться домой.
– Ты знаешь, как убили Женю? – спросил вдруг Громов.
Лукашевич осёкся.
– Э-э… подробностей я не знаю.
– В него стреляли несколько раз, – сообщил Громов, отчётливо выговаривая каждое слово. – И он уже был мёртв, когда один из этих, как ты их называешь, «отморозков» подошёл и произвёл контрольный выстрел ему в голову. Это установила экспертиза, и у меня нет причин сомневаться в достоверности её выводов.
– Сволочи! – высказал своё мнение Лукашевич; он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Правильно я их разделал!
– Вот именно, – Громов с печальным видом кивнул. – Они – контрольный выстрел. Ты – «правильно разделал». Вернуться домой – всё мировоззрение?
Лукашевич понял, что попался. Возразить было нечего.
– Твоя ошибка в том, Алексей, – продолжал Громов, – что ты воспринимаешь мировоззрение как набор идей. Абстрактные идеи действительно плохо воспринимаются рядовым солдатом. Но мировоззрение – это не представление о мире через идеи, это сам мир. Сколь иллюзорным бы он ни казался со стороны, этот мир уже существует. Рядовой солдат всё знает о нём, этот мир снится ему; солдат легко представляет, какое место он займёт в этом мире. Остаётся лишь приложить усилие, не пожалеть ни себя, ни других и овеществить этот мир, сделать его единственно реальным. И война мировоззрений – это война миров, Алексей, война за овеществление. Мы вступили именно в такую войну и должны быть готовы к тому, что придётся идти до конца, не оставляя живыми врагов за спиной. Потому что именно так будут действовать наши противники… – Громов помолчал. – Это как немецкие нацисты. Берлин лежал в развалинах, был окружён со всех сторон, а они продолжали драться и верили в победу своего мира до последнего…
Лукашевича заело.
– А я слышал, – решился вставить он словечко, – что как раз на фронте с фрицами всегда можно было договориться. Мол, если наступления нет, то зачем нам стрелять друг в друга? Так и высаживали обоймы в белый свет, как в копеечку.
– Легенды, легенды, – пробормотал Громов. – Это ничего не доказывает, Алексей, отклонения всегда бывали и будут, мы же говорим об общем правиле.